Приключение. Свобода. Путеводитель по шатким временам. Цивилизованное презрение. Как нам защитить свою свободу. Руководство к действию

Штренгер Карло

Одновременно с этим поворотным процессом в естествознании развивалась и современная эпистемология. В XVII веке, начиная с Фрэнсиса Бэкона, Томаса Гоббса и Декарта, философия стала последовательно отделять знание от веры. Венцом этих усилий стала в XVIII столетии внушительная система Иммануила Канта. Это время отмечено также рождением современной политической философии. Вера в божественное право королей на абсолютную власть в государстве была отметена как фиктивная. Ее место заняла идея общественного договора, предполагающая убежденность в том, что люди сами должны иметь право решать, кто будет ими управлять. Впервые эта идея была реализована на практике в Конституции США. Представление о политической свободе постепенно утвердилось в качестве основы конституционного права как такового.

Правда, процесс этот отнюдь не был безболезненным. Просветители XVIII века Дидро и Вольтер побывали в тюрьме за будто бы еретические высказывания и распространение мятежных настроений. А в XIX веке такой мыслитель, как Джон Стюарт Милль, вынужден был снова и снова отстаивать право на свободу мнений. Да и победоносное, на поверхностный взгляд, шествие демократии продвигалось не без поражений. К началу ХХ века подлинно демократическим строем обладали лишь восемь государств.

Историк Нил Фергюсон настаивал: ошибаются те, кто полагает, что в ХХ веке было лишь две мировые войны. На самом деле в промежутке между 1914 и 1989 годами шла, по сути, непрерывная борьба между либерализмом 5 , коммунизмом и фашизмом 6 .

5

Термин «либерализм» я использую не в сегодняшнем суженном, чисто экономическом смысле, а как синоним понятия «либеральный порядок», лежащего в русле идей, развитых рядом мыслителей от Томаса Гоббса до Джона Стюарта Милля.

6

Ferguson N. Krieg der Welt: Was ging schief im 20. Jahrhundert? Berlin: Propyl"aen, 2006.

К тому же многие мыслители почувствовали, что проникновение вопроса о Большом смысле в личную сферу обошлось непомерно дорогой ценой. Ницшевская смерть Бога, метафорическое выражение утраты Большого смысла, подразумевает зарождение западного нигилизма. Сартр говорил, что в самом средоточии души европейского человека на месте образа Божия разверзлась дыра. Парижские экзистенциалисты 1950-х усмотрели в безраздельной свободе и принятии тотальной ответственности великое приключение, и то же самое можно сказать о взбунтовавшейся в 60-х годах студенческой молодежи, развенчавшей все моральные авторитеты общества. Как бы то ни было, эта пусть не всегда продуктивная – хотя и пылкая – вовлеченность в приключение по имени Свобода в последние десятилетия постепенно вышла из моды – процесс, аналогичный преображению хиппи в яппи. Представление, что экзистенциальные усилия, вмененные человеку, не сводятся к спорту и соблюдению диеты, в начале XXI века стало выглядеть анахронизмом. Его место занял прагматический подход к вопросам бытия, когда-то прежде считавшимся основными. Если я пожелаю сопрячь основные постулаты протестантской мысли с элементами буддизма, никакая церковь не должна иметь возможности мне в этом воспрепятствовать. В чисто экзистенциальных решениях ничуть не больше драматизма, чем в раздумьях о том, какую тренировку предпочесть: упражнения на выносливость или на гибкость тела. В конечном итоге на все вопросы должен быть дан практический ответ. Если я слишком долго бьюсь над вопросами смысла, это означает, что я либо подвержен депрессивным состояниям, и тогда мне на помощь придут лекарственные препараты, либо налицо гормональные нарушения, но они тоже устранимы – нужно лишь сделать анализ крови и выбрать соответствующие пищевые добавки. В сущности, все зависит от системной конфигурации – как и в случае смартфона.

Я все же считаю, что наша ситуация намного сложнее, чем предполагается такой позицией. Смещение вопроса о Большом смысле в приватную область есть, по сути дела, величайшее завоевание в истории Запада. Нужно радоваться, что инквизиция осталась в прошлом и никого теперь не подвергают пыткам и не казнят за его религиозный выбор и политические убеждения. Но делать отсюда вывод, что сверх вопросов карьеры, фитнеса и диетологии никакой экзистенциальной проблематики не существует, – это ошибка. Как показала экзистенциальная психология, нам не удается просто игнорировать или вытеснить сознание собственной смертности. Традиционные средства примирения с нашей человеческой конечностью – в посюстороннем мире избавление, в загробном воздаяние – предоставляли идеология и религия. Да, эти пути спасения, возможно, утратили свои притязания на абсолют, но они представляли собой нечто большее, чем умозрительные построения, так как были включены в ритуализованный социальный обиход посредством церкви и монастыря, мечети и медресе или синагоги и ешивы. Верующие мыслили себя членами какого-либо из религиозных сообществ, существовавших столетиями, если не тысячелетиями, и предназначенных существовать вечно. Принадлежать к подобному сообществу означало не только заручиться обетованием вечной жизни после смерти (либо физического воскрешения), но и взять на себя обязанность продолжать высокую и священную традицию.

И конечно, членство в сообществе было твердо обусловлено. Коллектив не любит, когда его правила нарушаются. Согласно Ветхому Завету, люди, уличенные в идолопоклонстве или нарушении субботы, подлежали побиению камнями. Католическая церковь не меньше тысячелетия применяла жесточайшие методы для искоренения ересей. Инквизиция, официально упраздненная в Испании лишь в 1834 году, подвергала заподозренных в богохульстве пыткам и заживо сжигала вынужденно признавших свою вину. В Саудовской Аравии, искони известной строгим применением шариата, вероотступников карали смертью. В мае 2014 года суд приговорил блогера Раифа Бадави за оскорбление ислама к десяти годам тюрьмы и тысяче ударов плетьми, а также штрафу около 200 тысяч евро в пересчете на европейскую валюту. Создается впечатление, что религиозные общины лишь тогда готовы предоставить своим членам надежные экзистенциальные гарантии, когда членство закреплено кровавой печатью. В иудаизме и исламе по сей день принадлежность мальчиков к конфессии свидетельствуется обрезанием – вполне конкретным телесным знаком.

Здесь мы можем облегченно вздохнуть, поскольку либеральный общественный порядок освобождает нас от мрачных ритуалов посвящения в родовые и религиозные коллективы. В конце концов, на Западе больше не осталось никаких социальных групп, которых индивид не мог бы покинуть. Даже пресловутый католический брак не всегда нерушим. Единственным исключением является семья, в которой мы рождены. В остальном мы вольны быть теми, кем захотим. В итоге индивид получил преимущество перед коллективом. Но это означает, что, кроме нас самих, никто уже не отвечает за наше экзистенциальное благоустройство. Мы обречены самостоятельно нести экзистенциальную ответственность за свое земное бытие. Да, социальная рыночная экономика наделила человека значительными преимуществами,

коль скоро речь идет об удовлетворении его основных потребностей. Но поскольку государство и религия утратили прежнюю монополию на Большой смысл, человек Запада, если он не принадлежит ни к одной из институционализированных религий, уже не может рассчитывать на испытанные целительные средства в разрешении экзистенциальных вопросов. Налицо фаустовская сделка: современный Запад отказался от экзистенциальной защиты в обмен на свободу. Здесь, на Западе, люди больше не спаяны сообществами, которые раз и навсегда задавали нашу идентичность и ритуально так структурировали нашу жизнь, что вопросы о смысле почти не возникали. И это одна из причин, по которым христиане, иудеи и мусульмане с фундаменталистским налетом клеймят Запад за его бездумие. Жизнь, лишенная Большого смысла, утверждаемого непререкаемым авторитетом трансцендентного уровня, – такая жизнь для подобной религиозной установки не воплощает свободу, но обличает греховность и моральное разложение. Все эти разновидности фундаментализма видят в свободном Западе – именно благодаря его привлекательности – опасность для себя и по этой причине нередко одерживают над ним свои победы: в США и Израиле – политическими методами, в странах радикального исламизма – насилием.

Есть серьезные основания сомневаться, что свободному миру есть что ответить на этот вызов. После Второй мировой войны выросли поколения, которым не пришлось бороться за нынешние политические свободы и которые не пережили экономических катастроф в форме мировых кризисов. Свобода для них – это нечто вполне естественное, а система, сделавшая эту свободу возможной, представляется им многообразной формой угнетения. Они уже не видят своей задачи в том, чтобы защищать либеральный порядок, ведь для этого существуют «общество» и «политика». Вдобавок они верят, что каждый человек уже по праву рождения имеет право на счастье и самореализацию. Если же кто-то несчастлив, то виновато в этом или общество, или государство, или новые «козлы отпущения», родители, – потому что плохо справляются со своими обязанностями. Ниже мы обсудим некоторые психотерапевтические практики, сулящие преображение, и я покажу, как они – посредством книг, групповых тренингов и терапевтических сеансов – пускают в рыночной оборот веру в истинное, творческое Я. Подобные утопии могут видоизменяться с течением времени, однако многие люди на Западе видят свободу как свое очевидное достояние, а счастье – как данное им по праву. Те, кто пребывает в уверенности относительно этих своих прав, не хотят да и не могут культивировать свободное устроение жизни и защитить его, если придется.

Такие диагносты эпохи, как Мишель Уэльбек, Бенджамин Барбер, Ален Финкелькраут или Джон Грей, показали, что настроение, подобное описанному, вызывает определенную неприязнь к современному Западу, и в следующих главах я надеюсь описать и разъяснить данный феномен. Эти представители культурной критики современности пытаются осознать слабую сторону западного мира и проанализировать ее различные аспекты. Я же попробую вывести общий знаменатель их обвинений и тем самым прийти к глубинному диагнозу этого вновь и вновь описываемого изъяна. Мой главный тезис состоит в том, что уверенность в обладании правом на счастье, столь укорененная в западном мире, препятствует ясному пониманию следующего факта: считать, будто для всех проблем существует единое техническое решение и все трудности в конечном итоге могут быть устранены некой инстанцией, есть весьма серьезная, почти метафизическая ошибка. Люди с подобным умонастроением противятся принятию трагического измерения нашей экзистенции. Они не хотят признать, что склад человеческого бытия существенным образом формируется неразрешимыми конфликтами и неснятыми напряжениями. Такое жизнеотношение порождает очень сложную двойную проблематику. Во-первых, оно привело к тому, что лишь немногие из граждан западного мира готовы работать над устроением порядка свободы – они предпочитают попросту пользоваться его плодами. Поэтому Запад неважно проходит «стресс-тесты» – такие, как кризис беженцев или исламский терроризм. Слишком многие ждут, что «ответственные» инстанции – в первую очередь политики и силы безопасности – вернут прежнюю, уютную обстановку. Это открывает дорогу популистам правого толка, которые оппортунистически сулят избирателям скорый возврат к добрым старым временам, когда Франция принадлежала французам, Германия – немцам, а США – американцам.

Умонастроение описанного типа породило, однако, еще и другое очень непростое следствие. Если каждый индивид притязает на право самостоятельно осуществлять свои намерения, быть счастливым и успешным, а наше общество способно удовлетворить подобные притязания лишь в отношении меньшинства, это становится источником горестных настроений. Вспомним лишь один пример 7 – рекламный слоган «Just do it!» фирмы – производителя спортивных товаров Nike, четкую формулу самого духа 1990-х годов. Подразумевается, что каждый человек способен к самым высоким достижениям, если не побоится риска и не пожалеет усилий, чтобы снова и снова продвигаться хотя бы на пядь. Однако, как я скоро покажу, эти посулы очень бвстро оборачиваются пустым звуком.

7

Ср. более подробное обсуждение проблемы: Strenger C. Die Angst vor der Bedeutungslosigkeit: Das Leben in der globalisierten Welt sinnvoll gestalten. Giessen: Psychosozial-Verlag, 2016 [2011]. Здесь я, в частности, показываю, что развивается уже популярная психология, которая поддерживает бытование этого мифа; ср. также блестящий анализ Евы Иллуз, например, в ее книге: Illouz E. Die Errettung der modernen Seele. Therapien, Gef"uhle und die Kultur der Selbsthilfe. Berlin: Suhrkamp, 2011 [2008].

Первая часть этого эссе посвящена вышеназванному руссоистскому мифу, согласно которому в каждом из нас дремлет наше внутреннее Я, заглушаемое недостаточно чуткими родителями и искусственными требованиями общества. И если мы сможем реализовать наше истинное Я, то – согласно этому предрассудку – мы навсегда обретем счастье и креативные способности. Этот посул бесконечно тиражируется во множестве книг, из которых иные получают статус культовых, хотя никаких эмпирических подтверждений для него не находится. И надо сказать, что ни особого счастья, ни креативности эта идея своим приверженцам не приносит, но, напротив, вселяет в них чувство обделенности, несправедливости и даже проигранной жизни.