Приключения 1964
Шрифт:
— А я и не собираюсь в Петропавловске учиться. В Москву поеду…
Снова мыс. Кодя поплевал на руки:
— Держись! Ударь покрепче… Куда? С правой стороны греби. Не пускай бат вниз.
— Понятно! — ответил я и перекинул весло на правый борт.
И пусть я не с того борта начал грести, но у меня всё-таки уже был опыт, я не боялся потока. Я теперь знал: незачем терять самообладание, работать до изнеможения. Просто нужно сильно и часто отталкиваться веслом, всё время держать бат так, чтобы поток воды бил в щеку бата под острым углом.
— Теперь уже совсем близко… От того мысочка на тоню правиться станем, — сказал Кодя.
Миновав ещё один кривун, мы увидели на левом берегу каркас юкольника, сверкающий на солнце обструганными жердями, с густой сетью вешалок, похожих издали на ребра огромного сказочного чудовища. А рядом с юкольником поднимался столбик беловатого дыма. Это действовал дымокур от комаров и гнуса. Значит, рыбаки на месте.
Бат ткнулся носом в берег. Мы сошли на твердую землю. Ноги ступали неуверенно, словно за несколько часов разучились ходить.
4
Рыбакам не надо было объяснять, что положение серьезное, что нужно принимать крутые меры. Как только я, собрав их в круг, объявил: «Лосось в устье!», выступил вперед бригадир Анкудин Жарких, высокий мужчина с черной окладистой бородой, и сказал:
— Что ж, робяты, за дело. Трое — ты, Половинкин, ты, Солодяков, и ты, Черных, — катайте на базу. Не готовы лодки — грузите соль и сетки на баты — и назад. К вечеру быть здесь. А мы юкольник кончать будем. Трое — корьё драть, а я со Сметанкиным — крыть.
Рыбаки без единого слова разошлись. Голосовать тут нечего.
— А вы дальше, на верхние тони? — спросил меня Жарких.
— Да. Попьем чайку — и на весла.
— Чай готовый, только подогреть. Но, может, ухи сварить? Это мигом.
— Какая же рыба сейчас? Где вы её достали? — удивился я.
— Повезло. Тут, недалечко, речонка Быстрая протекает. В ней гольцы оказались… Вчерась вечером два раза бреденьком крутанули и три ведерка вытащили. Отменная рыба. Жирная, вкусная, запашная… От котла такой дух идет, что и лаврового листа не нужно.
Я вопросительно посмотрел на Кодю: можем ли мы позволить себе такую роскошь?
— Чего же, Анкудин Митрофаныч, варгань… — степенно сказал Кодя.
В ожидании, пока поспеет уха, мы, восседая на толстых ветловых обрубках, беседовали. Вначале разговор вертелся вокруг лосося.
— На день-другой опоздает или придет раньше — такое часто случается, — говорит Жарких. — А на три недели… такое бывает один раз в сто годов.
— Почему сто, Анкудин Митрофаныч? — возразил Кодя. — В двадцать восьмом году тоже было так.
— Правда, правда, — согласился Жарких. — Вот голова дырявая… Совсем из памяти вышибло…
— Тебя же, Кодя, тогда и на свете не было, откуда знаешь? — спросил я.
— Что ж, что не было. Старики разговаривали, а я запомнил. А когда мне семь лет было, так горбуша
— Славный выдался год, — поддержал Кодю Анкудин Митрофанович. — Медведь у рек задержался до самого снегопада, всё рыбу промышлял… Ударили холода — в горы потянулся, ложиться спать, за ним и охотники пошли. Тут и слепой бы мог. Лапищи на снегу, как на бумаге, отпечатаны. Я шесть штук упромыслил… Два мате-ерых! Пудов по пятнадцать. Поджились тогда наши людишки. Кукулей понашивали, одежи всякой, рукавиц, торбасов… Много сдали и «Охотпушнине»… Деньги, хлеб, курево…
Я спросил:
— Может быть, и в этом году два раза рыба пойдет?
— Кто знает? — пожал плечами Анкудин Митрофанович, приподнял крышку, заглянул в казан. — Пожалуй, ушица готова.
Жарких снял казан, поставил на землю, налил в миску ухи, поставил перед Кодей.
— Первую тарелку — батовщику, — сказал Жарких. — Намаялся, я думаю, крепко, Кодя?
— Ещё как! — ответил паренек. — Когда шли к последнему кривуну, рук совсем не чуял… И поясница… будто кто палкой по ней стукнул…
— Полегче, что ли, бата не было, что ты этот взял?
— Не было… — Кодя положил ложку, поднял глаза на Жарких, спросил: — Анкудин Митрофаныч, а где твой бат? Тот, маленький?
— А Черных укатил на базу. Только что.
— Жаль. Нам бы его…
— На Быстрой стоит «Чирок»… Можно бы его дать, да уж больно рысковой… — Жарких развел руками.
— Нет, «Чирка» не возьмем, — сказал Кодя и принялся за уху.
— Что значит «рысковой»? — поинтересовался я. — Неустойчивый, что ли?
— Ага! Валкий. Чуть не так — в одночасье опрокинется, — пояснил Жарких.
— Наш тоже как утка. После первого кривуна я даже пуговицы расстегнул на фуфайке… Думал: опрокинемся, придется бат догонять.
Ложка Коди застыла на полпути ко рту. Какое-то мгновение Кодя смотрел на меня, словно видел впервые, с удивлением спросил:
— Ты что, плаваешь?
— А ты разве не плаваешь?! — с не меньшим удивлением задал я вопрос.
— У нас никто не плавает. Вот и Анкудин Митрофаныч скажет…
— Где научишься? В банной шайке? — усмехнулся Жарких.
— Да воды-то… Одна Камчатка чего стоит!
— Попробуй сунься. Вода ледяная, враз судорогой всё тело сведет…
Я тотчас вспомнил первый выход из бухты на реку, пересаживание, преодоление бурной стремнины у мыса. Малейшая оплошность — и несчастье!
— А на бату ничего, — продолжал паренек. — Только ошибаться не надо. Нельзя. Мой отец годов уже сорок ходит по речкам… Обыкновенное дело.
— Мда-а… — неопределенно протянул я.
— Ты чего? — вскинулся Кодя.
— Ничего. Уха вкусная…