Приключения 1969
Шрифт:
— Войдите! — отвечает голос из-за двери. Выждав секунду, захожу.
На лице комиссара улыбка:
— Ну что, опять пришла проситься? Куда б тебя направить?
— Как куда? На фронт, конечно, — отвечаю я. — Не на рыбную же ловлю я пришла проситься. Мы вчера и так наловились с отцом, да он и сейчас ушел ловить.
Я шучу, а сама боюсь, что опять откажут. Так и есть.
— Ну, на фронт нельзя, а вот есть такая школа, в школу, пожалуй, можно тебя направить… Пока окончишь ее — и подрастешь.
А сам глядит на меня и смеется. Тут и лопнуло мое терпение.
— Вы не должны смеяться так, товарищ комиссар! Вы думаете, что я маленькая. Я же все знаю, на что иду и куда. Знаю, что творится там, на фронте. Я хочу помочь
В кабинете сидел незнакомый лейтенант и что-то писал. Тут он поднял голову, а комиссар все смотрит на меня и улыбается.
— Ну, хватит! Садись. Ты вот горячишься, а сама не знаешь, как опасно там, куда мы тебя хотим послать учиться. Пошлем мы тебя в школу радистов-разведчиков глубокого тыла противника. Выбросят тебя, — говорит комиссар уже серьезным тоном, — на территорию, занятую немцами, с парашютом, и ты должна передавать все, чему тебя научат в этой школе. А может и так случиться, что попадешь в руки к фашистам, что тогда, а?
Делать нечего, надо отвечать. С минуту думаю и говорю:
— Вы меня только пошлите и, если надо, учите, а что и как, я пока гадать не буду. Но знаю одно: хоть двадцать раз я прыгну в тыл к врагу, если это надо будет для Родины, для победы. К тому же я не боюсь прыгать с парашютом. Я уж пять раз прыгала с вышки и один раз с самолета в Эшерах.
После этих моих слов оба они захохотали на весь кабинет. Так они смеялись, так смеялись, до слез аж прошибло, а я стою и смотрю то на комиссара, то на лейтенанта. От обиды даже закрыла лицо руками и заплакала. Плачу я редко, но на этот раз не могла сдержать себя.
— Пошлем тогда ее, раз она прыгала, — сказал, наконец, лейтенант. — Повезло ж тебе, девушка, направляем тебя в разведшколу от штаба Закфронта. Приходи завтра и захвати с собой комсомольский билет и, если есть, паспорт. Только пораньше приходи.
Я выбежала на улицу, даже забыв поблагодарить. Бегу, а у самой все на языке вертится, хочется сказать каждому, что меня берут в армию. Скорее домой, собираться. Завтра уезжаю!..
Так я и стала разведчицей.
3
Спустя несколько дней после выполнения первого задания и после освобождения Нальчика мы улетели туда, где находилась наша разведшкола. Две недели мы отдыхали, одновременно готовились к новому заданию. Я должна лететь в Кущевку, До меня там уже был радист, парень-комсомолец. Он долго работал вместе с нашими разведчиками, марш-агентами и подрывниками-диверсантами, но попался на «дубке». Немцы его поймали, когда он шел с «дубка» и не успел уничтожить сведений. Видимо, какой-то гад выдал… Из Кущевки долго не было никаких известий. А потом маршагент сообщил, как мучили того радиста в гестапо, но он ни единым словом не выдал своих товарищей. Фашисты всю станицу собрали на площадь за школой. Соорудили виселицу. Истерзанного, его привели на площадь. Идя к виселице, он гордо держал высоко поднятую голову. Перед самым концом к нему подошел офицер. В последний раз он требовал выдать товарищей, обещая за это жизнь. Когда он подошел к нему, рассказывал маршагент, и тронул его за плечо, в одно мгновение, развернувшись, разведчик сильным ударом сапога сбил на землю офицера. Ударил его так, что тот больше и не поднялся. Гитлеровцы подхватили комсомольца, потащили к помосту виселицы. Он успел прокричать толпе станичников: «Еще один гад на моем счету, я доволен, что перед смертью смог отомстить сам за себя!»
4
В январе 1942 года я вылетела ночью с Адлерского аэродрома на У-2 в Кущевку. Нарядили меня в юбку, кофту, платок, старый ватник и ботинки со шнурками. Поверх всего — комбинезон. Так одели, как ходили девочки-подростки моего возраста там, в станицах. Сверх комбинезона — рация, комплект питания. Работать должна я там долго, и поэтому со мной выбрасывают грузмешок. В нем два комплекта запасного питания и для
Поздней ночью я села в самолет. Два кольца у борта самолета. За одно цепляют мой парашют за вытяжной трос с карабином, а за другой — грузмешок. Я очень волнуюсь, сидя в этом фанерном самолете. Летчик объясняет: «Ударю по плечу рукой, значит, готовься, а махну — перелезай за борт и становись на крыло!..»
Ночь. Непроглядная темень. Мы летим вначале над морем, а потом, за Туапсе, берем курс через кубанские степи на Кущевку.
Сердце лихорадочно сжимается. Мне кажется, оно вот-вот выпрыгнет из груди или разорвется. Говорят, когда волнуешься, то к лучшему. Мое состояние почувствовал летчик: подбадривает, трясет рукой, мол, не бойся, все будет хорошо. Ему, наверное, наговорили, что я храбрая, а на самом деле я вся трясусь. Бояться я вроде не боюсь, знаю, что надо делать, но дрожь такая, что даже скулы начали болеть. Это еще, может быть, я дрожу и от холода. Очень сильно дует ветер в фанерном У-2.
Подлетаем к цели. Толчок в плечо. Самолет начинает разворот. Поднятая рука летчика выводит меня из оцепенения. Груза на мне не так много. Поднимаюсь. Самолет планирует. Шума мотора не слышно — летчик выключил. Быстро перебираюсь на крыло. Еще секунда — и я делаю шаг в ночную бездну. Привычный толчок. Это открывается парашют.
Приземлилась довольно удачно. Теперь надо действовать быстро. Слышу: где-то невдалеке шлепнулся мой грузмешок. Быстро сворачиваю парашют. Иду на поиски мешка. Нахожу его метрах в сорока от места моего приземления. Прислушиваюсь. Не слышно ни звука. Снимаю комбинезон. Разрезаю финкой грузмешок и заталкиваю в него комбинезон и парашют, свой и от грузмешка. Тащу все в кустарник. Это лесополоса, колючая-преколючая, не то акация, не то алыча. Прячу груз в небольшую канавку и засыпаю валежником. Замаскировала и присыпаю табаком, как пудрой, чтобы не нашли собаки. Конечно, если враги заметили выброску, то они все равно найдут, но надеюсь, что все будет хорошо. Уже полчаса прошло после выброски. Если б заметили, уже бы искали меня с собаками.
До рассвета часа два. Смотрю в сторону станицы. Кое-где мерцают огни. Значит, станица недалеко. Это немцы, нарушая маскировку, зажигают свет.
Иду быстро. Вот и фруктовый сад, сухая полынь хрустит под ногами. Об этом саде мне рассказывали, и об ульях-колодах за садом. Под одну из пчелиных колод я прячу свою рацию и питание к ней. Теперь я по внешности — обычная девочка-станичница.
Четыре часа утра. За садом с краю третья хата — явочная квартира. В станице тихо. В такое время самый сон. Только редко петухи перекликаются, собаки побрехивают. В хорошее время станичники и зимой просыпаются рано. То коров убирают пораньше, еще что спешат сделать по хозяйству. А сейчас — тишина, ни звука, кажется, что станица вымерла. Немного сереет. Видны хаты. Вот и третья, под соломой, с крыльцом. Забор тесом обшит. Кто-то приоткрывает калитку и с силой тащит меня за рукав. Калитка захлопывается. От испуга у меня отвалился язык. Стою и смотрю.
Бородатое лицо. Старик говорит мне пароль, я отвечаю.
— Молодец ты, дочка, — обнимает меня бородач. — Кажется, не заметили немцы. Я ждал. Все видел и слышал. Уже решил было идти тебя искать. Патрули не попадались?
— Нет, — говорю я, — не попадались.
— Да, они в такое время дрыхнут без задних ног. Говори, где груз.
Я рассказала. Старик отправился за ним: надо торопиться — уже заметно светает. Сказала я ему и о рации, которую спрятала под ульем. Усевшись на порог, с нетерпением жду деда. Не прошло и часа, как он возвращается, все притащил сразу. Сильный дед, хотя ему не меньше чем шестьдесят лет.