Приключения 1970
Шрифт:
Три двери. Петрович стучит в среднюю. Приоткрывает:
— Разрешите, господин капитан.
В комнате возле стола мужчина в штатском. Ему уже, конечно, за сорок. Волосы наполовину седые. Лицо бледное. Подбородок и нос заостренные. Он смотрит на меня не пристально, а напряженно, словно между нами туман. Может, у него голова трещит с перепоя. А может, вообще такая подлая манера смотреть на людей.
— Это он, — коротко выдыхает Петрович.
Капитан Димов молчит. Потом опускает глаза, перебирает папки. Кажется, бесцельно.
— Позвольте
— Кто вы? — Димов вновь смотрит на меня, но на этот раз, кажется, тумана между нами нет.
— Поручик Корягин. Офицер связи кавалерийского корпуса генерала Юзедовича.
— Документы?
— Я бежал из партизанской тюрьмы. Документы у меня отобрали партизаны.
— Он говорил, что послан в разведку штабом Девятой армии красных, — сказал Петрович.
— Это правда? — спросил капитан.
— А,что я мог сказать другое?
Димов поморщился, потер пальцами виски:
— Поручик, я вас задерживаю для допроса. Допрошу позже. А пока вас проводят… Развяжите поручику руки…
Я сижу в квадратном четырехметровом чулане, двери которого выходят на террасу. Но маленькая отдушина выглядывает прямо в коридор. Одновременно она служит и окном. Слабый, мерцающий свет проникает сквозь нее. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я хорошо различаю пустые полки, табурет. На отдушине, разумеется, нет ни стекла, ни решетки. Но она крохотная. Даже голова моя сквозь нее не пролезет.
Часового у чулана не поставили. Он ходит перед террасой. Но дверь крепкая. Ее так, без шума, за здорово живешь, не выломаешь. Духота, а керосином прет от шинели — обалдеть можно. Ее кинули конвоиры на пол, перед тем как втолкнуть меня в чулан. И вот тогда-то у меня возникает желание распрощаться с шинелью особым образом. Я с надеждой смотрю на отдушину…
За стеной в коридоре тишина. Наверное, офицерье дрыхнет после обеда.
Скатав эту проклятую шинель в этакую длинную и гибкую колбасу, я подвинул к стене табурет. Забрался на него. И начал не спеша просовывать шинель сквозь отдушину. Сейчас все зависит от случая: пройдет или не пройдет кто-нибудь из белогвардейцев по коридору?
Тишина…
Когда шинель почти полностью скрылась за стеной и в отдушине торчал лишь край ее подола, похожий на огромный фитиль, я чиркнул зажигалкой. И поднес к шинели желтый ноготок пламени. Керосин вспыхнул вначале рыже и ярко, потом закурчавился копотью. Я спрыгнул на пол, поднял табуретку. И ее ножкой окончательно вытолкнул шинель за стену.
Оставалось ждать. При падении огонь мог и угаснуть, но мог разгореться еще сильнее.
Вскоре клубы дыма повалили в отдушину.
Хорошо! Все идет хорошо! Еще немного терпения…
А вот уже кто-то кричит:
— Горим!
Захлопали двери, зазвенели стекла. Понятно. Горел ведь коридор. И господам, чтобы выбраться из дома, пришлось пользоваться окнами.
Плечом
Толстомордый фельдфебель с ведром кричит мне:
— Посторонись, ваше благородие!
Во дворе толпа зевак из гражданских. Я сбегаю с террасы, ору во все горло:
— Песок! Давай песок! Не то рванет!
Толпа шарахается. Мне легко удается затеряться среди нее.
7
Синь медленно заволакивает город. Она крадется по веткам, улицам, крышам. Собакой жмется к заборам. Густеет под ними. И улицы сужаются. Худеют.
Прежде я никогда не замечал, как наступает вечер. Не было времени присматриваться к красотам природы. Считал: подумаешь, большое дело — отвалило солнце, вот тебе и темь. Так нет. Неохотно земля со светом расстается.
А мне это на руку. Я сижу между бочками (здесь какой-то склад бочкотары) и при робком закатном свете вижу улицу Святославскую. Она действительно короткая. Четыре дома по одну сторону, четыре по другую. И под горой полузаброшенный, неохраняемый склад.
Дом восемь — напротив склада, чуть левее. Мне думается, что Микола Сгорихата не повторит моих ошибок и не попрется через центр города. На аэродроме товарищ Коваленко говорил, что Микола уже как-то бывал в Туапсе. Значит, скорее всего он будет пробираться на Святославскую тихими горными улочками. Подальше от комендантских патрулей.
Он должен прийти сегодня вечером. Если, конечно, ничего не случится.
Вот и вечер. Хорошо, что лунный. Полная луна, яркая. Важничает над горой, словно выкрикнуть хочет: «Смотрите! Любуйтесь!»
Дом номер восемь выглядит при лунном свете многозначительным и таинственным, как замок. Он не прячется в глубине сада подобно большинству других домов. Он стоит совсем близко, у забора из редкого, невысокого штакетника. В сторону улицы выходят два окна. Одно темное. В другом мерцает огонек, но окно завешено плотной белой шторой.
Возле соседнего дома на скамейке сидят трое мужчин. И еще женщина, закутанная в платок. Один из мужчин играет на гармошке. С большим мастерством и душевно.
Прохожие на улице появляются очень редко. Ничего удивительного. Святославская улица, что ни есть самая окраина.
Роса охлаждает пустые бочки, сухую землю и мою непокрытую голову. Продираясь сквозь толпу, я потерял фуражку. Да черт с ней! Не зима на дворе, весна. И Черное море рядом. Хотя, честно говоря, вечера все-таки здесь прохладные.
У меня пересохло в горле. Давно хочется пить. А колодец метрах в сорока. В конце улицы. Но я не могу больше рисковать, добравшись с такими трудностями до цели. А может, никакого риска в этом нет. Не знаю. Не имею опыта работы в тылу врага. И делаю одну ошибку за другой. Хватит ошибок. Люди сутками не пьют, случается, и не умирают. Терпение — лучший друг разведчика. Это мое собственное открытие, не вычитанное, не услышанное.