Приключения 1970
Шрифт:
Тихонов взглянул на часы:
— Двадцать минут одиннадцатого. Опоздали. Теперь буфет по ночам не работает.
— Чего так? — спросил недовольно Савельев.
— Наверное, в связи с сокращением преступности, — пожал плечами Стас. — А жрать, и верно, убийственно хочется. Сейчас бы шашлычок по-карски, а? И бутылочку «Телиани» — представляешь?
— Ой, не мучь!
Тихонов пошарил в карманах, нашел рубль, пригоршню мелочи.
— Давай, Савельев, шапку в руки — и чеши в «Гастроном» на улицу Горького. Там до одиннадцати. Колбаски
Савельеву не очень-то хотелось выходить сейчас на мороз, но перспектива просидеть голодным всю ночь тоже не слишком грела.
Тихонов допил чай, стряхнул крошки и колбасные шкурки в пустой пакет, ловко бросил его через всю комнату прямо в корзину.
— В баскетбол играешь? — благодушно спросил Савельев. Он блаженствовал, даже его чуб потерял обычный возмущенный медный блеск.
— Хватит, тунеядец, тешить плоть! — сказал Тихонов. — Ты еще свой ужин не отработал. Не хлебом единым жив сыщик!
— Конечно, не хлебом. — буркнул Савельев. — За работу в твоей бригаде молоко надо получать — вредное производство.
— Садись, старик, рядом и, как говорят в Одессе, слушай сюда. Здесь список лиц и учреждений. Я разделил его поровну. Бери телефон и начинай…
Заканчивался пятый день поиска.
Тусклый зимний рассвет вползал в окно неслышно, мягко, как кошка. Тихонов нажал кнопку, настольная лампа погасла, и знакомые очертания предметов, потеряв свою четкость, расплылись в голубом сумраке кабинета. Веки были тяжелые, будто налитые ртутью, а голова — огромная и звенящая, как туго надутый аэростат.
Тихо посапывал Савельев. Он устроился на четырех стульях у стены, подложив шинель Тихонова и накрывшись своим стареньким пальто какого-то невероятного розового цвета.
Стас встал, потянулся, потер кулаками глаза и медленно, спокойно, как о чем-то постороннем, подумал, что сегодня, наверное, все кончится и тогда можно будет спать, спать, спать. Он подошел к Савельеву, легко потряс его за плечо…
— Вставай, вставай, старик! Уже четверть девятого…
Савельев резко дернулся, не открывая глаз, сунул руку под голову, под шинель, наткнулся на спинку стула и проснулся. Он сел, улыбаясь, все еще с закрытыми глазами, сказал:
— Сон хороший снился…
На его бледном лице затекли от сна складки, набрякли глаза.
Приглаживая руками шевелюру, спросил:
— Стас, у тебя зеркала нет? Видок, наверное, тот еще!
— Ты ангорского кролика видел? Сходство сейчас замечательное.
— Он же белый, по-моему, — недоверчиво протянул Савельев.
— Цвет и выражение глаз одинаковые.
— У тебя, между прочим, сходство с киноактером Тихоновым сейчас тоже минимальное, — ехидно заметил Савельев. — Слушай, Стас, а сколько я проспал?
— Часа полтора верных. Ну все, старик, поехали. Поезд приходит
Панкова сказала:
— Учтите, что в двенадцать у меня репетиция.
— Собственно, длительность нашего разговора зависит от вас. Мне-то всего пару вопросов надо задать.
«Красивая женщина, — подумал Стас. — Хотя времечко уже и начало точить эту красоту. Хорошо держится».
— Итак, приступим к делу. Расскажите, пожалуйста, что вам известно о взаимоотношениях в семье Ставицких?
— Ах, так трудно говорить с посторонними об интимной жизни своих близких!
— Ничего страшного, Зинаида Федоровна, — успокоил Стас. — В милиции, в исповедальне и у доктора интимные стороны жизни охраняются профессиональной скромностью собеседника. Так я вас слушаю.
— С Алешенькой Буковой мы дружим уже лет пятнадцать…
— Вы имеете в виду Елену Николаевну?
— Да, конечно. Мы все ее так называем…
Панкова говорила страстно, похрустывая длинными красивыми пальцами:
— Тяжкая драма. Развалилось окончательно это теплое, доброе человеческое гнездо, созданное тонким интеллектом Буковой и высоким артистизмом Ставицкого. А Алешенька еще надеется…
Высокая, еще стройная, в изящном костюме джерси, она время от времени вставала и нервно ходила по кабинету. «Ишь, затянулась — пупок виден», — начал злиться Тихонов.
— Простите, а чем вы объясняете уход Ставицкого от жены?
— М-м, точно я не могу этого утверждать, но чем вас, интересных женатых мужчин, можно скорее всего совратить с пути истинного? — кокетливо сказала она. — Как говорят французы: «Шерше ля фам».
— Я только интересный, но не женатый, — сказал Тихонов, напряженно думая о чем-то.
— Ну тогда у вас еще все впереди, — заверила Панкова.
— А вы не знаете, где надо искать эту женщину?
— Право, затрудняюсь… Это ведь только мои догадки.
— И Буков а тоже не знает?
— Скорее всего — нет. Она бы мне сказала.
— Прекрасно. У меня будет к вам просьба: напишите мне обо всем этом. Можно покороче. Раз в шесть.
Звонок. Стас рванул трубку.
— Тихонов. Да, да, слушаю. Савельев. Куда?! На работу? Совместительство? Давай туда. Жду. Удачи, старик!
Панкова за соседним столиком быстро писала объяснение. Тихонов подошел к окну. По заснеженной Петровке сновали троллейбусы, женщина несла перед собой, как щит, новый латунный таз, лениво протащила свой возок мороженщица. Тихонов негромко барабанил пальцами по стеклу, напевая под нос:
А на нейтральной полосе цветы Необычайной красоты…Прошло утреннее оцепенение, его уже сотрясал азарт охотника, идущего по верному следу. Все, сеть заброшена…