Приключения 1970
Шрифт:
Тихонов положил трубку и разгладил на столе только что полученную телеграмму Шарапова:
«Книга Рэя БРЭДБЕРИ «Ф а н т а с т и ч е с к и е р а с с к а з ы» выдана 26.1.1966 г. Т. С. АКСЕНОВОЙ».
К вокзалу в Брянске поезд подошел в шесть часов утра.
В половине второго, после нудного, утомительного путешествия в автобусе, Стас приехал на место и направился в горотдел милиции. За двадцать минут он договорился с начальником уголовного розыска, как расставить людей, когда прислать машину. Вышел на улицу и вдруг с удивлением заметил, что больше нет ни азарта погони, ни возбуждения, ни страха. Он очень устал. Это трудно — карать зло. Сейчас он пойдет и возьмет этого бандита. И все произойдет буднично, даже
— Здравствуйте. Хозяин дома?
— Заходите, он скоро придет. Суббота сегодня — он в баню пораньше пошел. — Женщина открыла из прихожей дверь в столовую, пропустила Стаса, сказала: — Жена я. Нина Степановна зовут.
— Очень приятно. Тихонов, корреспондент из Москвы.
— Пообедать хотите или самого подождете?
Из кухни доносился запах пирогов и жареного мяса.
— Спасибо. Мы лучше сначала побеседуем, — сказал Стас и снова подумал: «Диеты у нас с ним разные…»
Нина Степановна сказала:
— Сам-то важен стал. Недавно уже приезжала к нему корреспондентша. Из Москвы тоже. Не застала только — в районе был.
— Знаю, — кивнул Стас. — Из нашей газеты. С вами разговаривала?
— Да, проговорили три часа. Не дождалась, расстроенная была. А мой то же самое, как рассказала о ей, расстроился, что не застала. Да, знамо дело, всем разговоры приятные вокруг себя охота слышать, да и работяга он большой — статья об нем авторитету бы прибавила…
— Это уж точно, — сказал Стас. — Корреспондентка книжку у вас здесь не забывала? Просила захватить, если сохранилась.
Хлопнула входная дверь. Тихонов выпрямился, как лопнувшая пружина, сунул руку под пиджак, щелкнул предохранителем «Макарова». Женщина сделала шаг к двери.
— Стойте! — свистящим шепотом сказал Стас. — Стойте на месте…
Женщина обомлела. Распахнулась дверь.
— Заходите, Ерыгин, я вас уже час дожидаюсь.
Вошедший автоматически сделал еще один шаг, сказал:
— Здрасьте, — и судорожно обернулся.
Стас больно ткнул его стволом пистолета под ребро и сорвавшимся на фальцет голосом крикнул:
— Ну-ка, ну-ка, без глупостей! — Вздохнув, сказал: — Я за вами две недели не для того гоняюсь, чтобы сейчас еще кросс устраивать…
Женщина, оцепенев от ужаса, прижалась к стене. Из кухни понесло чадом подгорающего мяса.
— Вы, Нина Степановна, займитесь пока на кухне, а мы с вашим супругом побеседуем.
На крыльце затопали тяжелые шаги. Стас, прижав к бедру наведенный на Ерыгина пистолет, отскочил к столу, чтобы видна была входная дверь. Громыхнула щеколда, и вошли три милиционера. Стас облегченно вздохнул и подумал: «Вообще-то, глупость, конечно, была — идти за ним одному. Он же меня соплей перебить может. Расчет на внезапность оправдался…»
— Что, Ерыгин, здесь говорить будем или прямо в Москву поедем?
Ерыгин разлепил сразу запекшиеся губы, хрипло сказал:
— Не о чем мне с тобой говорить…
Стас кивнул милиционерам:
— Наручники…
Тихонов вышел на трап первым, за ним — Ерыгин, которого придерживали сзади два оперативника. Они шли из носового салона, и пассажиры, выходившие из двери у хвоста самолета, удивленно и испуганно смотрели на эту молчаливую группу. Внизу, у первой ступеньки трапа, стоял, расстегнув пальто, заложив руки в карманы, широко расставив ноги, Шарапов. И Тихонову вдруг захотелось побежать по лестнице ему навстречу, обнять и сказать что-нибудь такое, что завтра ни за что не скажешь. Не спеша спустился, усмехнулся, протянул руку.
— Здорово, Владимир Иваныч, — кивнул через плечо, — доступ к телу свободный.
Шарапов и не взглянул на убийцу. Не отпуская руки Стаса, он смотрел своими чуть раскосыми монгольскими глазами на него. Потом сказал медленно, и слова будто падали на бетон тяжелыми мягкими гирьками:
— Я рад, сынок, что это тебе удалось. — Он сделал паузу и добавил, хотя Стас заметил, что Шарапову
Аэровокзал был похож на огромный светящийся кусок сахара. Прожекторы высвечивали серебристые сигары самолетов, искры вспыхивали на полосках снега между бетонными плитами, тускло светились огни в черном лаке оперативных «Волг» Шарапов посмотрел в мертвое, будто сгоревшая лампа, лицо Ерыгина и сказал оперативникам:
— Поезжайте с ним в первой.
Ерыгина посадили в машину, вырвался белый дымок из выхлопной трубы, и машина рывком ушла в ночь, на шоссе, в Москву. Шарапов открыл дверцу второй «Волги».
— Влезай, я за тобой.
Шофер Вася сказал:
— Здравствуйте, Станислав Павлович! Мы вас заждались.
— Не говори, два дня не было, — улыбнулся Стас и почувствовал, что все кончилось, что он дома…
Мелькали черные деревья на обочинах, вдалеке горели огоньки на шпиле Университета. «Волга» со свистом и шелестом летела по пустынному ночному шоссе. Голос Тихонова звучал надтреснуто:
— В принципе мы с тобой не ошиблись, Шарапов, предположив, что причина смерти Аксеновой скрыта в ее личной жизни. Но мы с тобой не знали этого человека и поэтому канцелярски сузили понятие личной жизни. Ты понимаешь, для нее не было чужих болей и бед, они становились ее личными бедами, частью ее личной жизни. Так и получилось, когда она познакомилась с Анной Хижняк. А жизнь Хижняк — отдельная страшная трагедия, за которую надо было бы само по себе расстрелять этого бешеного пса. Вот послушай. Анна Хижняк вышла замуж за местного счетовода Ерыгина прямо перед войной. И как только в Здолбунов — это под самым Ровно — пришли немцы, он сам отправился к ним и предложил свои услуги. Парень он был здоровый, красивый и незадолго до войны стал чемпионом города по стрельбе. Ерыгина взяли в карательные войска СД, и он прославился неслыханной жестокостью. Скоро он уже командовал расстрелами советских и партийных работников, евреев. Мне рассказала Хижняк, что он выстраивал шеренгу и с большого расстояния из карабина беглым огнем валил людей через одного. Это называлось у него «расчет на первый-второй». В середине 1942 года он получил серебряную медаль «За заслуги перед рейхом» и нашивки ротенфюрера. Ерыгин каждый день приходил в дом ее матери, куда Анна убежала от него с крошечным ребенком, издевался над нею и бил. А когда понял, что она не вернется к нему, сдал ее в фельджандармерию, как связную партизан. Шесть дней просидела она в камере, ожидая виселицы. На седьмую ночь в Здолбунов нагрянули партизаны, сожгли дотла комендатуру, перебили всех немцев и полицаев, а арестованных освободили. Она ушла с шестимесячным сыном к партизанам, уверенная, что этого изувера убили вместе с остальными бандюгами. Да, видишь, выжил, сволочь, сменил фамилию, окопался, женился и осел в глубинке.
Прошло двадцать четыре года, и в руки Анны Федоровны случайно попадает газета с групповым снимком передовиков. И в одном из них она узнает Ерыгина. Причем подписи под снимком нет. Знаешь, как дают иногда — «участники совещания обсуждают…». Это произошло за неделю до встречи с Аксеновой. А Татьяна должна была о ней очерк написать. И видимо, здорово она умела с людьми разговаривать. Поговорили, поговорили, не выдержала Хижняк, расплакалась и рассказала ей все. А до этого — никому ни полслова. Там, понимаешь, возникла страшная коллизия. Сын вырос, в этом году кончает Киевский университет. И до сего дня уверен, что отец его геройски погиб на фронте. Она специально после войны все бросила, уехала из Здолбунова, чтобы кто-нибудь не рассказал мальчишке о том, кем был его отец. Я ее хорошо понимаю — это для парня была бы никогда не заживающая рана. И вот рвется Хижняк на части — надо бы пойти, заявить, проверить, не ошиблась ли она. А с другой стороны, боится — вдруг не подох он тогда, жив, арестуют его, — процесс громкий, в газетах все. Сын, счастье единственное, проклянет ее за то, что скрыла от него такое. А через месяц — распределение у парня. И все же Аксенова убедила ее, что молчать нельзя. Но поскольку Хижняк не была полностью уверена, что на фотографии именно Ерыгин, Татьяна вызвалась по дороге заехать и проверить — это же по пути, два с половиной часа на автобусе от Брянска.