Приключения 1974
Шрифт:
«Вот он, фактологический инструмент», — сердце Воронова застучало так громко, что ему показалось — слышит и Мельников.
— Спасибо, Петр Петрович, за сообщение. Оно очень кстати.
Положив трубку, Воронов посмотрел на Мельникова долгим взглядом. Тот не выдержал и отвернулся. Не говоря ни слова, Воронов снял газету и, аккуратно свернув ее, положил рядом.
Взглянув на патрон и коробку (особенно внимательно посмотрев почему-то на крест), Игорь Александрович распрямился — как бы спала неимоверная тяжесть, давившая плечи. Мельников облегченно вздохнул, чем немало
— Ясно, — сказал он.
— Будем по порядку или задавать вопросы?
— Лучше вопросы... Как-то трудно собраться с мыслями, хотя, признаться честно, я ждал этого разговора, ждал и этого... — он ткнул пальцем в стол.
— Со вчерашнего вечера?
— Значительно раньше. Может быть, значительно раньше, чем вы предполагаете.
— В таком случае вопрос. Прошу очень внимательно подумать, прежде чем ответить. Это вы сделали взрывоопасный патрон и подложили его Мамлееву, в результате чего произошел несчастный случай?
— Я, я, — поспешно повторил Мельников, и поспешность эта показалась Воронову заискивающей.
— Когда вы передали Воронову патрон?
— Я подложил патроны в две пачки. И чтобы не вызвать подозрений, одну вернул ему как долг, а вторую заменил у него в шкафчике.
— Для чего вы это сделали?
Мельников пожал плечами.
— Я хотел только пошутить, как в свое время пошутили с Прокофьевым, а заодно осадить зазнайку. У меня не было злого умысла.
— Что вы сделали с патроном?
Мельников метнул быстрый взгляд на разложенные внутренности «чужого патрона», и где-то в подсознании Воронова мелькнуло, что он сделал ошибку, выложив товар лицом.
— Взял два пыжа и поставил их друг против друга. Так называемые «пау пистон», дающие резкий бой. На глазок, сколько вошло, засыпал пороха. Нормы три. Отдача должна быть сильной. И только. Я просто не знал, что пластиковые пыжи срабатывают таким невероятным образом.
— Когда вам пришла идея подложить чужой патрон?
Мельников задумался. По его лицу пробежала легкая тень.
— На этот вопрос мне трудно ответить, поскольку злого умысла я никогда не таил. Вы знаете, что мы были друзьями. Уверен, что никогда у Мамлеева не было человека более близкого, чем я... Мы жили с ним одной жизнью. Мы даже пользовались почти одними вещами — стреляли из одних ружей, одними патронами...
— Даже любили одну женщину?
— Даже, — понуро согласился Мельников. — Но это все брехня, что Мамлеев был чудовищно работоспособным. Брехня. Он тренировался не больше, чем обычный любитель попалить в воздух. Он был талантлив, безумно талантлив от природы. И бравировал этим как только мог. Еще характер... Он мог собраться в любую минуту и выступить так, будто месяцами не расставался с ружьем. Когда в действительности неделями не бывал на стенде. Корпел над диссертацией по стандартам. А чаще всего под видом работы над диссертацией бездельничал. Мне, наверно, и не стоило говорить об этом, — Мельников сделал паузу. — Будь жив Александр, я бы этого никогда не сказал, но ему уже ничто не повредит. Мамлеев был на грани того, чтобы вообще бросить стрельбу. Уверен, не случись трагедии, благодаря
— Хотите сказать, что вы руководствовались благими намерениями?
— Конечно, — довольно искренне удивился Мельников. — Как могло быть иначе?
— Иначе могло быть так: вы попадали в сборную, если бы Мамлеев выбывал совсем, а на первое место выходил Вишняк.
— Абсурд, — только и мог сказать Мельников.
— Почему же вы сразу не сознались?
— Прежде всего потому, что смерть Мамлеева явилась для меня тяжелейшим ударом. И я сам был тому виновником. Вам трудно даже себе представить, что пережил я за это время. Ходил в каком-то шоке...
— Это не помешало вам закончить выступления на отборочных...
— Со страху. Убежден. Чувство собственной вины настолько угнетало меня, что не думал о признании. Вернуть Сашку было уже невозможно. Все остальное для меня не играло роли. Потом, когда вы занялись расследованием, на смену психологическому шоку пришел обычный страх. Я должен признать это, как бы горько мне ни было. Я боялся и сейчас боюсь, что вы не поверите, не поймете меня...
— Кстати, Игорь Александрович, откуда у вас такое странное прозвище «Моцарт»?
Мельников вспыхнул.
— Одарил Мамлеев. Лет шесть назад. И приклеилось.
— А почему он дал его именно вам?
— Не знаю. Многое, что делал Мамлеев, плохо поддавалось логическим объяснениям.
Воронов подвинул ему лист бумаги, ручку и сказал:
— Напишите, пожалуйста, все, что вы мне сообщили.
Мельников закончил писать и подал лист Воронову. Алексей внимательно перечитал написанное. Оно походило на чистосердечное признание раскаявшегося человека в совершении преступления. Инспектор попросил Мельникова обождать в коридоре. Потом Воронов снял трубку и набрал номер телефона начальника следственного отдела. Его не было. Пришлось звонить Кириченко.
— Иван Петрович, считаю, что можете запросить у прокурора ордер на арест Мельникова Игоря Александровича. Он сейчас у меня и свою вину полностью признал.
— Хорошо, — после некоторой паузы раздался грубоватый голос Кириченко, и заместитель начальника отдела сразу же повесил трубку.
«Не понравилось», — подумал Воронов и усмехнулся.
— Вот так, — закончил Воронов свой рассказ Стукову. — Признаюсь, в глубине души я побаивался, что бой будет куда труднее. Такая легкая победа меня огорчила...
— А меня насторожила, — вдруг сказал Стуков.
— Ну знаешь, Петр Петрович! Так накрутить в воображении можно...
— Постой, Алексей, — Стуков вернулся за свой стол, будто только сидя за ним, мог более четко формулировать свои мысли. — Он гнет на несчастный случай. Неудачная шутка. Это выглядит слишком отработанным.
— Может быть, так и есть. Но это убийство.
— Убийство, но непреднамеренное.
— Если убийство было непреднамеренным, то так оно и есть.
— Ты убежден в этом?