Приключения 1977
Шрифт:
— Она не эвакуировалась?
— Нет. Прожила при немцах в Зорянске. Любопытные листовки сохранились у нее со времен войны. Вернее, фашистские приказы…
Я раскрыл папку. Действительно, Митенкова сберегла для потомков интересные документы тех дней. Напечатанные крупным шрифтом, в черной рамке, на грубой, едва не оберточной бумаге. Поразительно, но без единой ошибки. Сразу видно, под руководством грамотного русского человека. Наверное, предателя. Мало ли их тогда объявилось!
Читал я приказы с любопытством. И не без волнения. Война — целая эпоха для людей моих лет.
Первый был лаконичный.
«П р и к а з
Все мужчины в возрасте от пятнадцати до шестидесяти лет обязаны
Следующий приказ — целое послание к населению.
«П р и к а з
Каждый, кто непосредственно или косвенно поддержит или спрячет у себя членов банд, саботажников, пленных беглецов, жидов, партийных, советских работников и членов их семей или предоставит кому-нибудь из них пищу или иную помощь, будет покаран смертью.
Все имущество его конфискуется. Такое же наказание постигнет всех, кто, зная об их местонахождении, не сообщит немедленно об этом в ближайшее полицейское управление, военному командованию или немецкому руководству.
Кто своим сообщением поможет поймать членов любой банды, бродяг, жидов, партийных и советских работников или членов их семей, получит тысячу рублей вознаграждения либо право первенства в получении продовольственных продуктов.
Третий при всей своей трагичности заставил меня все-таки улыбнуться. Он гласил:
«Все имеющиеся у местного населения валяные сапоги, включая и детские валенки, подлежат немедленной реквизиции. Пользование валяными сапогами запрещается и будет караться так же, как и недозволенное пользование оружием.
Почему я улыбнулся? Декабрь сорок первого. Время нашего контрнаступления под Москвой. Мороз, русский батюшка-мороз, главнокомандующий от родной природы.
У Жарова тоже промелькнула на лице улыбка.
— Вот ведь, — сказал он, — и валенки немцам не помогли.
— Свои же валенки, родимые. Не предали, — кивнул я. — Больше листовок нет?
— Только три.
— Хорошо. Мы к документам еще вернемся. Вы были сегодня на керамическом заводе, с сослуживцами Митенковой говорили?
— Странная, говорят, была. В отпуск никуда не ездила, хотя и предлагали ей как ветерану предприятия путевки в дом отдыха, санатории. Все отговаривалась, что на огороде надо копаться. И еще характерная деталь: никого и никогда не приглашала к себе в гости. И сама не ходила. Короче, абсолютная нелюдимка.
— И это ни у кого не вызывало подозрений?
— Она ведь плохо слышала. Говорят, глухие люди сторонятся других. Так что подследственная…
— Это зависит от характера. И теперь она уже не подследственная.
— Для меня пока еще подследственная, — вздохнул Жаров. — Дело в отношении ее прекращено, но на допросах сегодня много о ней говорили.
— Валят небось всю вину?
— Изо всех сил стараются. Особенно начальник отдела сбыта.
— А вы как считаете?
— Через недельку доложу. Но сдается мне, всем заправлял он. Товар вывозился без накладных, пересортица и прочее.
— И все-таки Митенкова была замешана?
— Была.
— И самоубийство связано с этим?
— Простите, товарищ прокурор, пока неясно.
— Ладно, подождем. Так как же с Домовым? Из найденного при обыске хоть что-нибудь приоткрывает завесу над его личностью?
Жаров развел руками.
— Ни одной фамилии. Фотография, правда, имеется. В папке посмотрите.
На меня смотрел
— Мастерская закрылась в пятидесятом году, — пояснил следователь. — Никаких, конечно, следов от нее. Стояла на улице Коммунаров. Где теперь кинотеатр «Космос».
— Фотография старая. Но вы ее исследуйте.
— Разумеется, товарищ прокурор… Та-ак, — протянул Жаров и сказал; — Двенадцать папок с нотами…
— Какими нотами?
— Написанными от руки. Я их вам не привез, вот такая кипа. — Жаров показал рукой метра на полтора от пола. — На чердаке лежала. Всю ночь разбирал. Только названия и ноты. И опять же ни даты, ни подписи — ничего. Причем названия выполнены печатными буквами. Наверное, для понятности.
— Чьи это произведения?
В музыке я, прямо скажем, не силен. Разве что самые известные композиторы.
— Надо проиграть на аккордеоне, — уклончиво ответил Жаров.
— Вы играете? — Это была новость для меня.
— Немного, — смутился следователь. — В армии в самодеятельности. Собираюсь заняться, да нет времени.
— Что еще, помимо нот?
— Два письма. Без даты. Личного содержания. Судя по почерку — от двух разных людей.
Я ознакомился с ними.
«Лера! Хочу с тобой встретиться. Очень. Но как это сделать, не знаю. Могла бы ты опять приехать к нам? Все тебе рады, ты это знаешь. А обо мне и говорить нечего. Меня беспокоит тон твоего последнего письма. Вернее, твое настроение. С чего ты взяла, что мои чувства изменились? Этого никогда не будет. Более того, чем дольше я тебя не вижу, тем сильнее вспоминаю. Иной раз такая берет тоска, что готов пешком идти в Зорянск, лишь бы увидеть тебя. Пишу тебе чистую правду. А все твои сомнения, наверное, оттого, что мы редко встречаемся. Поверь, как только ты меня увидишь, поймешь: я по-прежнему, даже в тысячу раз больше, люблю тебя. Целую.
«Лерочка! Милая! Ты веришь в сны? Если нет, то обязательно верь. Верь! Мне приснился лес, и мы с тобой что-то собираем. Но мне почему-то все время попадаются грибы, а тебе земляника. Хочу найти хотя бы одну ягоду, а передо мной все время только боровики и подосиновики. Главное — ты идешь рядом и показываешь мне, какую большую сорвала ягоду. Потом мы попали в какую-то комнату, полную людей. И все незнакомые. Я потерял тебя. Вернее, знаю, что ты здесь, сейчас мы увидимся. Но мне мешает пройти лукошко. А кто-то говорит: «Смотрите, какая у него земляника!» Я смотрю, а у меня в лукошке не грибы, а земляника. Думаю, когда же мы поменялись кузовами? Но ведь я точно помню, что мы не менялись. С тем и проснулся. Пошел для смеха узнать у одной старушки, что сие обозначает. Она сказала, что земляника к добру, что, если твое лукошко оказалось в моих руках, это к нашему обоюдному счастью. А грибы — плохо, особенно белые, к войне. Ну насчет войны чушь, наверное. А земляника — правда. Я в это уверовал. Напиши, может быть, и тебе я снюсь? Как? Старушка — настоящая колдунья, разгадает.
Я повертел в руках пожелтевшие от времени листы.
— Где обнаружили?
— В старой дамской сумочке. Там хранились документы. Паспорт, профсоюзный билет, извещение о смерти отца и несколько семейных фотографий.
— Ну вот, теперь у нас есть образцы почерков Геннадия и Павла.
— А с чем их сверять?
— С нотами, например. Может, другие какие бумаги.
— Больше ничего. И я же сказал вам, что названия произведений на нотах выполнены печатными буквами. Крупно. А с нотными знаками идентифицировать, по-моему, невозможно. Как почерк с рисунком.