Приключения 1977
Шрифт:
Она наугад взяла одну из папок и проиграла нам с листа на пианино небольшую пьеску. Мелодию и ритм я улавливал плохо. Но какой из меня знаток…
— Прелюд, — пояснила она. — А вот еще. Баркарола.
— Вариация на тему «казачка», — продолжала Асмик Вартановна. — Правда, неплохо?
— Угу, — кивнул следователь. Арзуманова взяла другую папку.
— «Симфония си-бемоль мажор. Опус двенадцатый. Посвящается моему учителю», — прочла она и повернулась ко мне. — Я просмотрела клавир. Серьезное произведение. — И, отложив симфонию, поставила перед
— Название? — спросил Жаров.
— «Песня», — ответила она, не прерываясь.
— Да? — удивился я своей интуиции и прикрыл глаза. Звуки, аккорды, переходы уводили меня к чему-то дорогому и далекому. К тому, что осталось в памяти за чертой, именуемой «до войны». Мелодия неуловимо, но осязаемо напоминала песню предвоенных лет. Сливаясь с образами смешных репродукторов-тарелок, девушек с короткими прическами и в беретах, с аншлагами газет про папанинцев, Чкалова, Гризодубову, Стаханова…
Я посмотрел на следователя. Песня его тронула, но не тем, чем меня. Он знает Папанина, Чкалова по фильмам и книгам. Я ощущаю то время по-другому. Это для меня воспоминания детства.
Асмик Вартановна повернулась к нам на вертящемся стуле.
— Еще что-нибудь сыграть?
— По-моему, достаточно, — сказал я. — Что вы скажете о музыке?
— Автора не знаете? — уточнил Жаров.
Старушка поплотнее укуталась в шаль. Армянского в ней — нос. И еще глаза. Черные, как сливы. — Ничего не могу сказать, — покачала она головой. — Что-то напоминает. Так писали до войны.
Асмик Вартановна вспорхнула со своего стульчика и вышла из комнаты. Видимо, за книгой по музыке.
— Значит, — сказал задумчиво следователь, — если все это насочинял Домовой, выходит, отстал товарищ от современной музыки на много лет. Одну из нотных тетрадей я, между прочим, послал на экспертизу. Определить, какой комбинат выпустил.
— Хорошо. Но почему обязательно это его рукописи?
Жаров заерзал в кресле.
— «Интуиция», — хотел отшутиться он.
— А вдруг он и прятался оттого, что украл эти творения?
— Это же не золото, не деньги…
— Продукт творческого труда, который можно продать. И очень дорого.
— Так можно что угодно придумать.
— Верно. Докажите мне, что автор этого, — я дотронулся до папки с нотами, — и укрывавшийся у Митенковой одно и то же лицо. Потом будем плясать дальше.
Жаров хотел мне что-то сказать, но вернулась хозяйка. С подносом. Кофейник, три чашечки, сахарница.
— Асмик Вартановна, зачем хлопоты, — сказал я.
— Полноте. Не люблю спрашивать у гостей, хотят они кофе или нет. Воспитанный гость скажет «нет». А невоспитанному я и сама не предложу.
— Мы не гости… — скромно заметил Жаров.
— Для меня вы прежде всего гости. Я Захара Петровича знаю бог весть сколько лет, детей его учила музыке, а он ни разу у меня не был.
— Не
— Вам сколько сахара? — обратилась она к Жарову.
— Три. — И, воспользовавшись, что хозяйка обратилась к нему, осторожно сказал: — Вы бы меня, Асмик Вартановна, взяли в ученики. Хочу освоить аккордеон.
— К сожалению, у нас уехал педагог по классу аккордеона.
— А баян? Очень близко.
— Зайдите в школу, поговорим… Что-нибудь придумаем… Захар Петрович, простите, я не совсем понимаю свою миссию. — Она посмотрела на меня, потом на следователя.
— Нам бы хотелось установить автора, — сказал Жаров.
— Значит, он неизвестен?
— Имя его неизвестно, — уклончиво ответил следователь. — Вы опытный музыкант…
— Педагог, только педагог, молодой человек. Я никогда не стремилась к сцене.
— Вы хороший музыкант, — сказал я.
— Была, может быть, — засмеялась старушка. — Все мы в молодости самые талантливые, гениальные. Проходит жизнь, познаешь истинную цену вещам. Я не жалею, что прожила ее педагогом. Кажется, не совсем плохим. Один из моих учеников лауреат…
— А можно по произведению узнать композитора? — спросил Жаров.
— Конечно.
— Даже если никогда не слышали эту вещь? — уточнил я.
— Рахманинова я бы узнала с первых нот. Скрябина, Чайковского, Моцарта, Баха… Всех известных. Пушкина ведь узнаешь сразу.
— А эти произведения вам ничего не подсказывают? — Я указал на ноты, лежащие на пюпитре.
— Впервые встречаюсь с этим композитором. Я считаю, тут нужен музыковед…
4
Через несколько дней после посещения больницы Межерицкого Жаров снова пришел поговорить о деле Домового.
— Помня о том, — начал следователь, — что вы, знакомясь с материалами обыска у Митенковой, обратили внимание на отсутствие каких-либо документов о ее брате, я назначил экспертизу семейных фотографий и портрета Домового… Не сходятся. Не брат. И не отец. — Эксперты утверждают это категорически?
— Абсолютно. Как ни изменяется внешний облик, есть приметы, которые остаются совершенно такими же. Расстояние между зрачками, линия носа и прочее…
— А красавец «люби меня, как я тебя»?
— Чуть, понимаете, не оконфузился. Уже написал постановление. Думаю, дай еще раз выясню. У старого фотографа. Оказывается, такие снимки до войны были чуть ли не у каждой девушки в Зорянске. Какой-то иностранный киноартист. Вот и настряпали в том самом фотоателье № 4 их несколько тысяч. Бизнес… Раскупали, как сейчас Магомаева или Соломина.
Я рассмеялся.
— Выходит, девушки во все времена одинаковы.
— Наверное. — Жаров на эту тему распространяться не стал. Он женился год назад. Говорят, жена его была очень строгая, и он ее любил. — В общем, подпольный жилец Митенковой не является ни ее братом, ни отцом. Это доказано документально. Но у нас есть одна ниточка — ноты…