Приключения 1984
Шрифт:
— Значит, он умер? Послушаем.
Но я ему не поверил: было ясно, что о смерти Сличко он уже знал. Знать он мог, и не побывав сам ночью в Крутом переулке. Мог узнать — уже полдня ведь прошло — от кого-то, от той же Софьи. Но если узнал, то быстро. Значит, ему надо было об этом узнать? Или кто-то поспешил ему сообщить?
— Время у тебя есть? — спросил Малыха и, не дожидаясь ответа, предложил: — Пошли на кладбище, посидим.
«Подходящей будет обстановка для беседы», — подумал я, но здесь поблизости действительно уединиться больше негде. Елышев не возражал. Он вообще вел себя так уверенно, словно ничего не боялся.
— Так в чем дело? — начал он сам, когда мы уселись на первой же от входа скамейке, спрятавшейся в голых кустах.
— Меня и тебя могут подозревать в убийстве ихнего отца, — быстро сказал Малыха.
Я обратил внимание на эту фразу. Насчет нее мы не уславливались, только насчет самой первой, и поэтому Малыха вполне мог упомянуть и о тетке Павлине, парень ведь знал от Веры, что ее тоже убили. Елышев же как-то неловко пожал плечами, словно пытался изобразить недоумение или сам себе удивился, что не нашел подходящего слова. Он потому и спросил, лишь бы что-то спросить:
— Сразу обоих подозревают?
— И в раздельности тоже, — буркнул Малыха. — Так что давай не темнить. Дело не только в том, что он умер. Черт с ним. Дело в том, что он тайно приехал. Верка мне утром рассказала, да я верить не хотел, а они вот подтверждают, что его приговорили в сорок пятом к расстрелу, а он сбежал, скрывался столько лет.
— Во какой! У меня солдаты в самоволку сходить не рискуют, а он... — Елышев решил пошутить, но обстановка не располагала, и Малыха перебил его:
— Ты отвечай на вопросы. Лучше ведь, когда без протокола?
— А кто знает? — уклонился Елышев. — Мне бояться нечего.
Однако он о чем-то напряженно мозговал, замешательства скрыть не мог, и я это видел. И он видел, что я вижу и ему не верю. Он пытливо посмотрел в мое лицо, отвел взгляд, снова посмотрел.
— Расскажи, как провел прошлую ночь, — предложил я, глянув на часы: они отмерили уже половину пятого — нет, я ведь уже почти профессионал, так что шестнадцать тридцать. — Имей в виду, что все можно легко проверить. Но для начала знай вот что. Прокурор хочет, чтобы прежде, чем до вас до всех следствие официально доберется, он убедился в вашей непричастности. Это и следствию поможет, и ему, и вам. Поэтому мы здесь. Теперь отвечай.
— В части меня ночью не было.
— Точнее, пожалуйста.
— В половине седьмого вечера я ушел. Прибыл в часть к семи утра, как положено. Это вы можете проверить. Остальное — никак не можете.
— А кто знает? — ответил я теми же словами, какими он — Малыхе минуту назад. — Придумай... что-нибудь пооригинальнее.
— Был у знакомой. В семь пришел к ней.
— А в полседьмого утра ушел?
— Почему в полседьмого? — не то удивился, не то забеспокоился Елышев.
Я объяснил:
— Ты же наверняка шел по прямой или ехал кратчайшей дорогой. Из части ушел в полседьмого вечера — в семь был у нее, а в часть вернулся в семь утра — значит, от нее вышел в полседьмого. Так ведь?
Смутное подозрение, которое появилось у меня тогда, когда Малыха у себя дома упомянул о елышевской врачихе («За ним такие женщины бегают! Одна врачиха — закачаешься!»), начало превращаться в догадку. Я этого сверхсрочника-старшину никогда раньше не видел, но о существовании некоего старшины знал. И если бы этот Елышев оказался тем самым старшиной, о котором я слышал,
Елышев снова мельком взглянул в мое лицо и столь же поспешно отвел взгляд. Мне вдруг показалось, что и он хоть меня и не видел прежде, а о моем существовании знал: поглядывал он на меня так, как смотрят на человека, о котором кое-что знают.
— Может, так оно и было, как вы говорите, — сказал он.
— Понятно, — ответил я. — Но на официальном допросе тебе придется указать адрес этой знакомой. Важно, что ты был у знакомой. Всю ночь, — я решил не открывать ему, что о чем-то догадываюсь, то есть решил пока и не проверять, правильна ли моя догадка, ведь в части-то он не один-единственный старшина. Чтобы увести его в сторону, я сказал: — Не исключено ведь, что твоя знакомая в ту ночь обитала на Яруговке, — тем самым я намекнул ему на Софью, которая, как и я, дежурила ночью в нашей яруговской больнице. Намекнуть на Софью было полезно со всех точек зрения. Думал-то я в тот момент совсем о другой женщине, но ведь и Софья — врачиха, так что и Малыха ничего не должен был понять.
— Почему? — Елышев вновь неловко поежился. — Почему на Яруговке?
Значит, Софья ему сразу в голову не пришла. И тут вмешался Малыха:
— Давай начнем с Надьки. Ты ведь не собирался на ней жениться?
Елышев кивнул в знак согласия.
— Как и я тогда на Верке. А что у тебя дальше было?
В этот момент что-то в Елышеве дрогнуло. Он принял решение.
— Хорошо, пусть так. Мне, правда, и самому противно вспоминать. Меня не было две недели — по степи гонялись, учения. Приехали. Надька не приходит. Ждал день, другой, третий. На пятый пошел к ним домой. Днем я там не бывал ни разу. Дома была только Сонька. Спрашиваю про Надьку. А она смеется. Я не сразу и допер, в чем дело.
Мне казалось, что Елышев рад случаю скинуть тяжесть с души.
— Последний раз, когда с Надей виделись, поссорились. Я ей тогда точно сказал, что никогда на ней не женюсь. Она меня приревновала к одной, с чего и пошел разговор. Повод у нее, честно, был, но я и на той не собирался жениться.
От этих его слов моя догадка только крепла. Нечто подобное я и слышал про того старшину.
— Спрашиваю о Наде, а Сонька смеется. Потом и говорит, стерва: в больницу, мол, Надька попала по моей вине и сейчас в больнице — ну, в тот день была, оттого ко мне и не приходила. «Ты ж на ней жениться не хочешь, вот и пришлось ей ко мне в отделение лечь», — так прямо Сонька и сказала. Я аж закачался: от злости на Надьку, на себя, на эту Соньку. А она вдруг меня обнимать, целовать, уговаривать: «Ты Надьку брось, скоро я хозяйкой тут буду, всех выгоню, будешь ко мне ходить». Не знаю, как кто поступал в таких случаях, а я... — Елышев как-то жалобно, что ли, улыбнулся. Жалобно или жалковато.
И мельком глянул на меня. Но я терпеливо ждал, заговорит ли он о своей встрече с отцом Софьи.
Мы с Малыхой еще раньше договорились не вспоминать об этом ни в коем случае. Не было никаких доказательств, которые бы подтверждали виновность Малыхи или Елышева. Но в том, что оба они темнили, я не сомневался.
— Что дальше? — спросил я наконец. — Ты виделся с Надеждой?
— Ну да. Они потом друг другу глаза чуть не выцарапали.
— Но ты не вмешивался?
— Зачем мне? Да и что я мог?