Приключения 1984
Шрифт:
Я подумал: «Елышев прав. Эта хваткая, голову не теряет. С такой ему делать нечего, таять перед ним не будет. Да, она могла уйти к Петрушину только потому, что там осела половина отцовского злата...»
А она продолжала:
— Он впустил отца. Тот сразу: чего не открывал? Ну, Павел Иванович найдет, как отвечать, выкрутился. Прошел отец в комнаты — меня искал. Нет, не я ему была нужна. Ему нужно было, чтоб меня в хате не было. Сошлись они на кухне. И началось. Вот тогда я все и поняла. Мама знала, где он свою ховашку заховал. Когда уж совсем плохой стала, тете Паше
Моего ответа она бы не дождалась. Я бы сам спросил у ее матери, знала ли та, как ее муж сколотил этот капиталец? Да и спрашивать незачем: ясно, знала.
Подумал я и о том, что Надежда пытается отвести от себя подозрение, которое, кстати, и значения никакого сейчас не имело. Подозрение, что она ушла к Петрушину по корысти. У нее выходило, что узнала она о ховашке лишь в тот вечер, когда отец к ним ворвался.
— А когда мама умерла, к нам зачастил Павел Иванович, — продолжала Надежда. — О чем-то спорил с тетей Пашей. Мы маленькие были — не понимали. Теперь-то известно, чего он зачастил: он знал о ховашке, да не знал, где она. В общем, тетя Паша сдалась. Хата протекала, одежки не было, хорошо, когда картошка была. Тетя Паша и решилась, тем более что помощи от него ждала — за тайну в обмен. Все это я и подслушала с чердака. А вчера, когда вы с прокурором приходили, я потому молчала...
— Сейчас уже неважно почему, — избавил я ее от лишней лжи.
— Спорили они, а я сидела на чердаке ни жива ни мертва. Отец требовал, чтобы Павел Иванович вернул половину. Второй-то половины уже не было: все в дом ушло, в нас то есть. Отец рисковал, ехал, чтоб ховашку свою откопать и увезти, а тут взять нечего.
— А уехать он предполагал один?
— Хотел не один. Он же не знал, что Галина вышла замуж и что так крепко вцепилась в нового мужа. Я слышала еще дома... как раз в то утро, как пришла из больницы... что она... Галина то есть... поплатится, не рада будет — это его слова. А потом ограбили магазин. Отец Пашку на это натравил, а сам руки потирал, я впервые в жизни видела, как он улыбается.
«О господи! — Мне еще не верилось, что такие люди бывают. — Он все жестоко рассчитал. И родного сына не пожалел. Уверен был, что Галина не выкрутится».
Надежда говорила торопливо, словно полжизни промолчала и теперь должна выговориться и за прошлое, и за всю жизнь, что ее еще ждала:
— Потом кто-то другой стучал. Это я вчера не врала. В тот вечер и второй раз стучали. Отец решил, что пришли за ним, вроде кто-то пришел предупредить о чем-то. Он так и сказал: «Это за мной». Выждал немного и ушел.
— Но перед тем, как уйти, — медленно и внятно произнес я, — он сказал Петрушину: «Ты у меня попляшешь». Так было?
— Откуда вы знаете? — Испуг был неподдельным, и этот испуг, можно сказать, обезоружил Надежду на какую-то минуту. — Значит, то приходили не за ним?
Для меня ее вопрос означал совсем иное. И вопрос и, понятно, испуг. Может быть, Елышева она в тот вечер вообще не видела, иначе могла бы догадаться, что это он слышал слова отца.
— Что же было дальше?
— Дальше? —
«Могла бы и побежать в милицию, не так уж далеко, — подумал я. — Но не побежала. Что-то тебя удерживало?»
— Однако вы оделись и последовали за ним. Так? — спросил я.
— А что мне оставалось делать? В случае чего могла ведь я предотвратить беду. Да что там, — вдруг встрепенулась Надежда, — ничего я не могла.
— Продолжайте. Это очень важно. Для вас. Как вы думаете, который был час, когда вы все из дома вышли?
— Зачем думать? Часы на кухне висят. Я видела их, когда слезала с чердака.
— Было двадцать три часа?
— Нет, одиннадцати не было. Пол-одиннадцатого.
— Что? — вырвалось у меня. Расхождение с тем, как полагал Елышев, в полчаса, и, значит, Сличко гораздо раньше мог попасть в дом к тете Паше — когда она еще жива была.
— Ах! — Моя реакция испугала Надежду. — Те ж часы неисправные сроду. И отставать могут, и спешить.
Я терпеливо ждал, когда Надежда хоть одним словом упомянет о Елышеве, но ожидание затягивалось. Наконец, словно угадав мои мысли, Надежда спросила:
— Кто ж то приходил? Вы бы ничего не знали без него. Так что вы знаете, кто ж то был?
— Могла прийти любая из сестер.
— В такой час?
Наивный вопрос: ведь в такой самый час Софья бежала из яруговской больницы на Микитовку через весь старый город.
— Некому было, — сказала она. — И тетя Паша не пошла бы в такой час.
Вдруг Надежда покраснела, и сразу еще привлекательней стало ее лицо: чересчур бледное до этого, оно теперь украсилось румянцем на щеках с ямочками. Догадка, прятавшаяся где-то, прорвалась наружу — так мне в ту минуту показалось.
— Вы знаете, что это был он?
— Если вы имеете в виду Елышева, то почему он не мог быть?
— Зачем ему? Совесть заговорила? Он передо мной не ответчик, ни в чем он передо мной не повинен.
— А вы любили его?
— Я? Любила? Его? — Можно было подумать, что она возмущена одной этой мыслью. — Нет, не любила я его.
— Но и расстаться не хотели.
— То разные вещи. Я быстро увидела, что на него никакой надежды нельзя держать. Да я и не хотела бы с ним жить. Не такую, как я, он ищет. И та врачиха, с которой он сейчас, пожалеет.
— Она совсем ни при чем. Так... значит, разные вещи?
— И когда он с Сонькой... когда он позарился на хату... я даже рада была, что избавилась от него.
— Простите, — сказал я, — но ни на какую хату он не позарился. Однако очень важно, каким образом вы узнали об этом?
— О чем? Что он с Сонькой? Так она сама утром мне и рассказала. В больнице. Со злорадством. Только не добилась она своего.
— Чего же своего?
— Не видать ей больше его, как прошлогоднего лета.