Приключения 1985
Шрифт:
Сегодня на улицах Киева, Харькова участвуют в демонстрациях сотни, тысячи, миллионы трудящихся, с радостью подводят они итоги успехам, которых достигли на пути социалистического строительства. А эти успехи немалые…
Среди реакционных депутатов, — а их большинство — поднялся шквал возмущения, свист, выкрики: «Долой!», «Агент Москвы!»
В ложе прессы улыбался Фучик. Он приподнялся, крикнул:
— Молодец, Олекса!
— …Трудящиеся массы Подкарпатья радостно приветствовали тот факт, что чехословацкое правительство изменило свою предыдущую политику
Доктор Бенеш опустил голову и отвел глаза — напоминание было ему неприятно.
— …Трудовой народ Подкарпатья не хочет войны, не хочет фашизма, он хочет свободы! Поэтому обращаюсь в адрес правительства: в интересах укрепления позиций мира в таком важном районе, как Подкарпатье, требую, чтобы правительство установило равноправие народа Подкарпатья…
Шум и крики в зале усилились.
— …Все трудящиеся Подкарпатья, все организации, которые действительно хотят бороться против фашизма, за улучшение жизни трудового народа Подкарпатья, должны еще теснее объединяться в один могучий народный фронт. Потому что только могучим фронтом могут они отразить опасность фашизма, опасность войны.
Завершение речи товарища Олексы горстка депутатов-коммунистов встретила аплодисментами, реакционеры — злобными выкриками.
В перерыве между заседаниями Юлиус отыскал Олексу, хлопнул его по плечу.
— Ты прекрасно выступал, Олекса!
— Спасибо, Юлек!
— Слушай, ты ведь приехал в Прагу с Сиреной? Так?
— Да, упросила-таки взять с собой.
— Вечером мы с Густой ждем вас.
…Юлиус, Сирена, Олекса сидели за празднично накрытым столом. Густа разливала чай.
— Честное слово, Олекса, ты здорово сказал! — вернулся к событиям дня Юлиус. — Попомни мои слова — эта банда политических двурушников в решающие дни предаст и продаст народ, родину…
— Ты прав, Юлек. Положение с каждым часом становится все напряженнее. Республика и жизнь народа в опасности — это должен понять каждый честный человек… И помощь к нам может прийти только с Востока!
— Знают ли там, в СССР, о грозящей опасности? — спросила Сирена.
— Знают, — уверенно ответил Юлиус. — Мне не раз приходилось там слышать песню… — Он тихо напел мотив:
Если завтра война, Если завтра в поход…— Если завтра война… — с грустью спросила Густа, — что нам предстоит?
— Борьба, — твердо ответил Юлиус, — до победы!
— Тяжкой эта борьба будет, — сказал Олекса. — Знаешь ли ты, Юлек, что фашисты поспешно наводняют Закарпатье своей агентурой? Торопятся, действуют почти открыто, нагло, сколачивают националистические банды, запасают оружие… Пойми меня правильно. Я не страшусь ни борьбы, ни даже смерти. Если мне скажут: «Пойди и умри за наше дело», я пойду и умру. Но принесет ли моя гибель пользу, устоит ли наше дело, если мы — ты, я, Сирена, Густа, все другие наши товарищи — погибнем?
Юлиус
— Смерть — удел человека, но не великого дела, в которое верят миллионы. Наше дело нельзя ни задушить, ни расстрелять!
«Только вместе с великим Советским Союзом мы сможем отбить агрессию фашизма!»
В следующий свой приезд в столицу Чехословакии Олекса поразился переменам, которые в ней произошли. Город вроде бы спокойно дремал под солнцем, но это было обманчивое спокойствие. Тревога витала в воздухе. Заметил Олекса и плакаты с обличьем Гитлера, и группки молодых людей в коричневых рубашках, кожаных куртках, подкованных сапогах. Кто они, откуда вынырнули?
Вот почти лицом к лицу он столкнулся с типом со свастикой на нарукавной повязке, еще один, вот дружно вскинулись руки в фашистском приветствии.
Полицейский отвернулся — это его не касалось. Какая-то дамочка всхлипнула от восторга: «Ах, какие славные!» Прохожие молча обходили группку молодых последышей нацистов, как видно, приехавших на «экскурсию» из Судет.
Олекса вскоре понял, почему они толкутся именно здесь: рядом был киоск, торгующий нацистской литературой и символикой — газеты, журналы, нацистские значки, свастики всевозможных размеров и… короткие дубинки, цепи.
— Можно вот это? — спросил Олекса у продавца, явно из «ветеранов», со шрамом через низкий покатый лоб. Киоскер проследил за его взглядом, протянул массивную цепь с гирькой.
Олекса повертел ее, не зная, как используется эта штука.
— Не так, — киоскер смотрел на странного клиента свысока. — Ганс! — окликнул он одного из молодых. — Покажи!
Ганс умело намотал цепь на ладонь, гирьку зажал в кулаке, кулак упрятал в рукав куртки и вдруг развернул плечи, рука его взметнулась, гирька просвистела в сантиметрах от головы Олексы.
— Ов-ва! — удивился тот. — Можно попробовать?
Он вроде бы неловко намотал цепь, подражая Гансу, взгляд его упал на десяток бюстиков Гитлера, выставленных киоскером напоказ на прилавок. Олекса озорно подмигнул бюстикам, все еще неуклюже разворачиваясь корпусом с отведенной в сторону рукой, и вдруг пружинисто выбросил цепь — гирька смела бюстики на мостовую, как коса сметает бурьян…
— Славянская свинья! — взвизгнул киоскер. Юнцы бросились к Олексе, он отступал, размахивая цепью, осматриваясь, прикидывая, как скрыться.
Внезапно рядом с ним притормозил грузовик, и чья-то крепкая рука почти силой втащила его в кабину. Грузовик рванул на красный свет, мимо полицейского на перекрестке, который демонстративно смотрел в противоположную сторону.
Минуту ехали молча, Олекса пытался успокоиться, шофер искоса посматривал на своего неожиданного пассажира.
— А если бы они тебя прирезали? — спросил.
— Об этом не подумалось, — чуть смущенно ответил Олекса. Ему вроде было и неловко за мальчишескую выходку, но в душе он был собою доволен.