Приключения 1985
Шрифт:
Но, с другой стороны, сейчас она может сказать гораздо больше того, что сказала на допросе. Доказательством не зафиксированные в протоколе слова не станут, но ориентиром на пути к истине — вполне.
— Знаете, так бывает скверно на душе, а когда остаешься одна, то еще хуже… С вами я почему-то чувствую себя свободно, как с хорошим знакомым, и мне кажется, могу говорить о чем угодно…
— Да, я исповедник в силу профессии, — попытался я перевести разговор в шутку. — Только вот грехов не отпускаю.
— Жалко… Сейчас никто не
— Как говорится, искупать вину.
— Искупать… Как она там?
— Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Ладно?
— Скажите, я вам нравлюсь?
— Гм… Ну…
— Я неточно выразилась, — поправилась она. — Я вообще могу кому-нибудь нравиться?
— Несомненно, и, наверное, очень многим… — Я все еще пребывал в растерянности.
— А для Золотова я только безделушка, которой можно хвастать перед другими. Ему самому безразлично, как выглядит женщина! Он так и говорит: «Мне все равно, пусть будет рожа овечья, ничего, прикроем!» Для него главное — тряпки, деньги… Если у какой-нибудь уродины двадцать платьев да все руки в кольцах, он ей будет пятки лизать и каждое слово ловить! А мне: «Знай свое место!» Я для него не человек, а лошадь, даже стихи про это написал! Он ведь еще и поэт!
— Какие стихи?
— О, там очень тонкая издевка! Мол, кто он и кто я! Если найду, дам вам почитать.
Марочникова разволновалась не на шутку, она глубоко дышала, лицо раскраснелось и приняло неожиданно злое выражение.
— А сам-то… Если бы вы знали, какое он ничтожество!
Она на секунду замолчала и устало махнула рукой.
— Ладно, не хочу сейчас об этом говорить…
— На допросе вы были настроены по-другому. И считали Золотова «нормальным парнем».
— Ну вы же меня спрашивали об убийстве… К этому он отношения не имеет. А мои впечатления и переживания к делу не пришьешь, вас же интересуют факты. И вообще, со следователем лучше не откровенничать…
— Если вы так расцениваете Золотова, то почему же продолжаете с ним… — я запнулся, подбирая слово, — дружить?
— Куда от него денешься? Он как паук — оплетает со всех сторон… — Марочникова уткнулась лицом в спинку скамейки и заплакала. Плакала она тихо, но горько и безысходно…
Эти резкие смены настроения, быстрый переход от смеха к слезам и наоборот выдавали в ней натуру нервную, со слабым типом характера, вынужденную нести в себе какой-то тяжкий груз, который не с кем разделить.
— Ну, мне пора. — Я написал номер своего телефона, протянул листок Марочниковой и встал.
Марочникова подняла голову и смахнула слезы со щек. В глазах продолжала блестеть влага, и мне показалось, что она смотрит с некоторой укоризной. Очевидно, в ее представлении совсем не так должен вести себя мужчина в подобной ситуации.
— Знаете, как мне плохо одной… — Во взгляде теплилась надежда.
Я вспомнил разговор с Лагиным, когда он предостерегал меня от поджидающих следователя искушений.
— Я
Искушение не овладело мною, так что даже не с чем было бороться. Слишком многое стояло между нами.
Начался мелкий дождик. В асфальте отражались уличные фонари и свет фар проезжающих автомобилей. Было свежо, даже прохладно. И я не мог надышаться чистым, без ароматов, дистиллированным воздухом умытого ночного города.
ПЕРВЫЙ КАМЕНЬ
На следующий день с утра я занялся текущими делами. Напечатал обвинительное заключение по делу Криницына, подшил его, заполнил карточки статотчетности и пошел к прокурору.
Белов сидел, закопавшись в бумаги, и время от времени делал какие-то пометки большой синей ручкой.
— Дело Криницына, Павел Порфирьевич, — ответил я на его вопросительный взгляд.
— Хорошо. — Белов достал листок учета дел, находящихся в производстве следователей, и поставил птичку. — А что у вас с другими делами?
— Акименко и Годенко — почти окончено.
Белов сделал еще одну пометку.
— Дело Вершиковой, конечно, тоже окончите.
— Не уверен.
И в ответ на вопросительно выгнутую бровь я выложил прокурору все свои сомнения.
— Э, Дмитрий Арсентьевич, признаться, такого от вас не ожидал, — с укоризной проговорил он, когда я закончил.
— Чего «такого»? — не понял я.
— Такого мальчишества, даже, извините, дилетантства! «Кажется, наверное, не похоже…» Да разве это следственные категории? Вы же профессионал и должны оперировать только фактами. Фактами! Ваши внутренние сомнения к делу не приобщишь и в приговоре на них не сошлешься… — Белов говорил устало и даже несколько обиженно оттого, что ему приходится повторять банальные вещи, учить меня прописным истинам, азам следственного ремесла.
— Я это хорошо понимаю, Павел Порфирьевич, и все же…
— …искусство следователя, я имею в виду хорошего следователя, невозмутимо продолжал Белов, — в том и состоит, чтобы уметь интуитивные догадки превращать в доказательства. А все эти голые сомнения… — Он махнул рукой. — Грош им цена.
Белов замолчал, выжидательно разглядывая меня.
— По делу все сделано? — спросил он, не дождавшись реакции на свой монолог.
— Практически все. Осталось получить акт судебно-медицинской экспертизы.
— Получайте и заканчивайте следствие. Ясно?
Все было ясно. Я вел себя как неопытный стажер, еще не распрощавшийся со студенческой инфантильностью, и Белов недвусмысленно указал мне на это. Обидно. И я злился на себя за то, что еще после разговора с Лагиным не отделался от своих навязчивых сомнений. Все, баста! В акте экспертизы, конечно, ничего неожиданного не будет, иначе мне бы уже позвонили. Значит, приобщаю его к делу, составляю обвинительное — и в суд. Хватит плутать в трех соснах!