Приключения-70
Шрифт:
В темных сощуренных глазах Гонты светилась неповоротливая, но верная, без обману, крестьянская смекалка. Он докурил цигарку с партизанской виртуозностью, без остатка — только две махорочные крошки осели на желтом пальце. Дунул на обожженную кожу, покосился в сторону майора:
— Эх, майор! До поры до времени! А потом как?.. Чего задумал, а? Нет, не путай меня! Идем в Калинкину пущу, точка!
И Гонта тяжелой рысцой помчался к обозу.
— Кучнее держись, подтянись! — раздался его басовитый голос.
— Что-то
— Видать, майор ему приказал командовать, — ответил шагавший рядом Миронов. — Наше дело — подчиняться. Если во все встревать, нос прищемят.
— Во-во, — согласился Андреев. — Знал я одного такого из-под Житомира. Ему конь копытом нос отбил. Так он этот, как его… гу… гуттаперчевый носил… Сколько он их растерял по пьяному делу! Этих носов-то…
— Ишь ты, — восхитился Миронов. — Это ж денег не напасешься!
— А он зарабатывал. Без носа был, зато с умом… А вот те, которые ни во что не встревают, у тех мозги гуттаперчевые становятся, это хуже.
— Ядовитый ты, дедок, — сказал Миронов.
С рассветом Гонта разрешил партизанам отдохнуть, и они заснули в тех позах, которые способно придать человеку лишь крайнее утомление, когда даже обитый железом ящик кажется теплым настилом русской печи.
Отдельно, в можжевельниковом кустарнике, уложив шинель на пружинистые, плотные ветви, спал Левушкин. Гонта тронул его за плечо. Разведчик тотчас же вскочил, словно подброшенный кустарником, как катапультой. Он тряхнул головой, и сон слетел с него вместе с хвоей и листьями, запутавшимися в волосах.
— Пойдешь в Чернокоровичи. Возьми парикмахера: он здешних знает… Если там все в порядке, махнешь с околицы пилоткой. Нам к Калинкиной пуще поле пересекать. На виду у деревни! Так что сам понимаешь.
— Ясно! — Левушкин сунул за пояс трофейную «колотушку» и отправился к Берковичу:
— Пошли к родичам, парикмахер!
Тот одернул серую шинель, оглянулся на одинокую тощую фигуру Топоркова.
— Прямо взяли и пошли! Сначала доложусь.
— Не надо, — усмехнулся Левушкин. — Гонта распорядился.
— Тем более!
И Беркович побежал к Топоркову, остановился напротив и даже попытался изобразить классическую строевую стойку.
— Товарищ майор, разрешите отбыть в разведку! — Он скосил взгляд на стоявшего неподалеку Гонту, догадываясь о сложностях, возникших в отношениях этих двух людей.
Легкая, пролетная улыбка коснулась лица Топоркова, чуть дрогнули края глаз и уголки бледногубого рта.
— Идите, Беркович, — мягко сказал майор.
И парикмахер, круто повернувшись, затрусил за Левушкиным. Вот уже его маленькая сгорбленная фигурка исчезла в кустарнике.
Клочья тумана расползались по холму, как овечье
— Вон то и есть Калинкина пуща? — спросил разведчик.
Беркович кивнул и, вытянув шею, продолжал вглядываться в крайние дома. Он словно чего-то ждал.
— Молчат, — сказал вдруг он растерянно. — Как ты думаешь, Левушкин, почему они молчат?
— Кто?
— Петухи… Раньше, бывало, за версту слышно… Знаменитые были петухи. Хор Пятницкого так не пел!
— Сейчас многие не поют, кто раньше пел, — философски заметил разведчик.
Левушкин подбежал к крайнему дому и, извиваясь бесхребетным телом, нырнул в дыру в заборе, а за ним полез и парикмахер.
Сквозь окно с выбитыми стеклами они заглянули в избу. Изба была пуста. На них пахнуло плесенным духом.
— Есть кто-нибудь? — хрипло спросил Левушкин.
Никто не ответил.
Левушкин просунул голову в приоткрытую дверь хлева. Пустые коровьи ясли… пустые насесты… ни одного живого существа… И улица была пустынна, как в дурном, страшном сне.
Полные тревоги, встав почему-то на цыпочки, они перебежали к следующему дому.
— Эй, тетя Ханна! — крикнул Беркович. — Отзовитесь!..
Он вошел в большую, наполненную сквозняками, дующими из пустых окон, комнату. Увидел обломки грубой, домашнего изготовления мебели, подобрал бутылочку с надетой на горлышко соской… По комнате летал пух, играл в догонялки.
Беркович вышел из избы и опустился на крыльцо.
— Значит, это правда? Значит, о н и никого не оставляют? Даже в селах? А-а-а… — пробормотал он, обхватив голову руками. — Ведь жили же здесь люди, тесно жили, один к одному, как у человека зубы, и никто друг другу не мешал!
— Ты посиди, — сказал Левушкин и дотронулся рукой до шинели Берковича. — Ты отдохни.
И он пошел по пустой улице, мимо безглазых домов. На околице остановился и замахал пилоткой.
Сверху ему было хорошо видно, как из лесу вышел Гонта, а следом потянулись телеги.
— Не торопитесь! — командовал Гонта. — Колеса не побейте на пахоте!..
И телеги замедлили свой ход, поползли тихо, как утки, переваливаясь из стороны в сторону…
Левушкин проводил взглядом обоз.
Всходило солнце. Великолепная красная краюха легла на полузаваленный плетень.
И в эту секунду где-то далеко за селом глухо взревел мотор.
Левушкин обернулся. И увидел, что из низинки к Чернокоровичам движется тяжелый трехосный «даймлер», в кузове которого однообразно, в такт, колышутся кепи егерей.