Приключения-77
Шрифт:
— Один Дунай, это так, — согласился Неболюбов. — Да уж больно широк и быстр он. — Ухмыльнулся: — Во сколько же раз он шире и быстрее твоей Шелони?
— Шире раз в двадцать, — сказал Шелонин. — А крутит у нас так только весной, в полую воду.
Вечером, когда совсем стемнело и с реки потянуло сырым холодом, Шелонин и Неболюбов услышали тихий всплеск воды. Егор быстро пополз к кустам. Всплеск прекратился, но ненадолго: теперь он уже был слышнее.
— Кто-то плывет к нашему берегу, — прошептал Неболюбов оторопевшему Шелонину.
— Плывет. Вон, вон! — Иван показал на два бревна, плывущих
— Тише! — цыкнул Егор и стал еще зорче всматриваться в два странных бревна. — А вот и человек, — зашептал он. — Видишь? Лежит на бревнах и гребет к нам.
— Турок! Шпион! — догадался Шелонин. — Как пить дать шпион!
— Сейчас увидим, кто это, — сказал Неболюбов и потянулся за ружьем, которое он оставил позади себя.
— Ты его пристрелишь? — спросил Иван.
— Нет, его надо взять живым, — ответил Егор.
Бревна уткнулись в песчаную отмель, и человек, лежавший на них, тотчас прыгнул на берег. Не успел он ступить и трех шагов, как Неболюбов навел на него ружье и крикнул — не сильно, но властно:
— Стой, кто идет?
— Свой я, братушка, свой! — поспешно ответил незнакомец,
— Пропуск! — приказал Егор.
— Не знаю, болгарин я, иду из Болгарии.
— Врет он! — зашептал Шелонин. — Турок он! Как пить дать турок!
— Руки вверх! — распорядился Неболюбов. — Не вздумай бежать: вмиг пристрелю!
— Да куда же мне бежать? — сказал незнакомец, покорно поднимая руки.
Иван уже мог хорошо разглядеть подходившего к ним человека: длинные и темные усы его опускались вниз, и с них капала вода, волосы, тоже темные и мокрые, всклокочены, нос крупен и горбат. Этот-то нос и заставил Шелонина еще больше поверить в свое предположение.
— Турок! — яростно прошептал он. — Смотри, Егор, какой у него нос! У всех турок, говорят, такие носы!
— Молчи, Ваня! — попросил Егор.
— Молчу, — послушно ответил Шелонин.
— Иди обыщи его: он у меня на мушке!
Шелонин вплотную приблизился к подозрительному человеку. Тот был мокр с ног до головы и дышал трудно, хватая воздух открытым ртом. Видно, он очень устал: преодолеть такую реку — дело не шуточное! Но Ивану не жалко турка, который стоял не шевелясь, с поднятыми руками и терпеливо ждал, когда молодой русский солдат прощупает его одежду и вывернет все его карманы.
— Ничего у меня нет, братушки мои дорогие! — сказал он, радостно улыбаясь в свои мокрые, капающие усы; разреши такому — обнимать полезет!
Однако рядового Шелонина не проведешь.
— Помолчи! — сказал он, стараясь быть строгим, но тут же понял, что должной строгости у него не получилось: турок продолжал добродушно улыбаться. — Ничего у него, Егор, нет! — доложил он Неболюбову, старшему в секрете.
— Куда же вы следуете? — уже мягче спросил Неболюбов, переходя на «вы».
— К русским, — охотно ответил тот. — Мне нужно к вашим командирам!
— К командирам мы вас доставим, — пообещал Неболюбов. — Руки можно опустить... Шелонин, отведи-ка его к ротному, да смотри в оба! — распорядился Егор.
— Слушаюсь! — четко ответил Шелонин и взял ружье наизготовку. — Пошли. Бежать не сметь!
Пройдя с полверсты, Шелонин спросил:
— Как звать-то тебя,
— Не турок я, — обиделся беглец. — Если я скажу :вам, что звать меня Йорданом, вы ведь все равно не поверите!
— Не поверю, — признался Шелонин.
— Тогда ведите поскорей! — попросил задержанный.
Йордан, или Данчо, как ласково называли его дома, в раннем возрасте выказал такие математические способности, что отец не без гордости решил: быть ему хорошим купцом. И стал возить его по всей Болгарии, понимая, что это и есть лучший способ научить сына умению вести торговлю. Но сыну нравилась не сама торговля, когда приходилось нахваливать людям явно плохой товар или стараться заполучить с них лишнее, а возможность путешествовать по стране, видеть разные города и всяких людей. Отец обещал ему большее: показать другие страны, и это радовало его. Вскоре отец определил его на ученье в Истанбул-Константинополь, и Данчо за короткий срок постиг турецкий язык. Когда отец наведался в турецкую столицу, он даже поразился, до чего же свободно говорил сын с турками, словно новый язык стал для него родным.
Но турецкий язык не стал и не мог стать родным для мыслящего и впечатлительного паренька Данчо. Он и раньше часто задумывался над тем, что в мире все устроено в высшей степени несправедливо. Бог создал людей по своему образу и подобию — тогда почему одни стали извергами, а другие послушными рабами? Правда, он знал, что послушных мало, что болгары ненавидят своих угнетателей, но выражать недовольство можно еще полтысячи лет, и от этого ничто не изменится. Он пока не знал, что может изменить судьбу народа, и строил всевозможные предположения. Главным из них было то, что он слышал от своей столетней прабабки, семидесятилетних дедушки и бабушки, от родителей и соседей: придет, обязательно придет из-за Дуная дядя Иван!
В Константинополе он еще больше понял, какая неодолимая пропасть разделяет турок и болгар. С утра и до вечера и с вечера до утра ему давали понять, что он осел и его место — в стойле с этими животными. В полночь его могли поднять пинком с пола и послать по делу, которое могло потерпеть до утра. На него натравливали собак, давили лошадьми, били по лицу, когда он не так быстро уступал туркам дорогу, и стегали плеткой, если он не становился перед ними на колени в жидкую и липкую грязь.
Из Константинополя он вернулся убежденным врагом турок.
Однажды он с отцом возвращался из дальней поездки по Сербии и Франции. Мать заметила их вдалеке и выбежала навстречу; За месяц она постарела на двадцать лет: волосы ее стали седыми, глаза запали, голова тряслась. Рыдая, она поведала грустную историю: после их отъезда она заболела и по делам отправила в соседнее село дочь Марийку, считавшуюся в округе первой красавицей. Словно предчувствуя что-то недоброе, Марийка стала возражать, но мать настояла на своем. Домой она не вернулась ни в тот, ни на другой день. Кто-то заметил, как группа турецких кавалеристов волокла ее в дальний лес. Там ее и нашли: обесчещенную, исполосованную нагайками, порубленную ятаганами. Хоронили Марийку соседи: они боялись, что мать не выдержит такого тяжкого испытания.