Приключения без путешествий
Шрифт:
— А мы разве не государственные? Что для государства дороже — мы или эти вещи, которые все равно лежат и сгореть могут от первого снаряда? А мы расписку дадим, а потом все вернем в целости.
Дед надолго задумался.
— А много ли надо?
— Да не много. Коек железных штук двадцать, подушек, одеял штук тридцать, простыней, наволочек… Табуреток еще нужно, сидеть не на чем. Потом там у нас ватники есть для производственной практики и штаны ватные…
— Комсомол?
— Комсомол, дедушка, комсомольский полк.
— Акт составишь?
— А как
Дед достал из-под подушки ключи, поднялся, постоял и пошел из комнаты.
В обширных кладовых общежития Оля отобрала еще и занавески для окон, и бак для кипячения воды, и много других полезных предметов. Нашла она десяток старых, расползшихся по швам полушубков и тоже зачем-то включила в акт.
Узнав у деда Иллариона, что по соседству стоит зенитная часть, она поволокла за собой Шурика.
— Пойдем, боец Орехов, сейчас машину достанем, — сказала она, как всегда уверенная, что машина ее уже ждет.
Командир зенитной части внимательно их выслушал, как-то глубоко, по-штатски вздохнул, подошел к тумбочке, стоявшей у кровати, покопался в ней и положил перед бойцами комсомольского полка по ломтику хлеба, густо посыпанному искрящимися кристалликами сахарного песка.
— А машину дадите? — спросила Оля, бережно, как блюдце с горячим чаем, поднося хлеб к губам.
Командир улыбнулся:
— Ешь, ешь, думаешь, хочу откупиться?.. На преступление вы меня, ребята, толкаете. Знаете ведь, что значит сейчас литр горючего… Далеко ваш взвод?
— Что вы! Рядом! Мы пешком пришли и нисколечко не устали. Пол-литра вполне хватит.
Шурик опять подумал, что есть в Олином лице какая-то черточка, которая мешает людям ей отказать.
Командир дал машину и еще трех солдат, чтобы быстрее погрузили и выгрузили.
Игорев и все собравшиеся бойцы с изумлением встретили грузовик, набитый бесценными вещами. А когда Оля выбралась из шоферской кабины и доложила, что все это предоставлено взводу взаймы до окончания войны, Игорев, забыв о воинском этикете, обеими руками стиснул ее маленькую заледеневшую ручку.
Поздно вечером приехал комиссар полка, и во взводе состоялось первое комсомольское собрание. Ламп не зажигали — на окнах еще не было маскировки, зато жарко топились две высокие круглые печки. Дверцы их были открыты, и пылавшие поленья отбрасывали багровые блики на Лица бойцов, сидевших поближе.
Лицо комиссара оставалось в тени. Только ладонь его руки, которую он во время речи вытягивал вперед, попадала в полосу света и становилась красной, как раскаленное железо. Он говорил о комсомоле и комсомольцах, о героях гражданской войны и первых пятилеток. Сказал между прочим, что и он сам бывший комсомолец, и командир полка Виктор Павлович Зубов был комсомольцем.
Шурик сидел в темном и теплом углу, прижавшись спиной к печке. За день он так устал и озяб, что сейчас глаза его закрывались и голова падала на грудь. Голос стоявшего рядом комиссара то звучал гулко, то пропадал. Мысли вслед его словам текли медленно, отставая и обрываясь.
"Дядя
Комиссар говорил о больших делах, которые ждут бойцов комсомольского полка.
— В городе вы первые помощники и армии и милиции. Вас касается все — и светомаскировка в домах, и порядок на улицах, и санитарное состояние дворов. Вы будете помогать населению укрываться во время бомбежек и обстрелов. Вы будете проверять документы у подозрительных лиц и, возможно, столкнетесь с уголовниками или вражескими агентами. Вы должны быть ко всему готовы.
"Готовы, — вспомнил Шурик. — Сколько раз повторяли эту фразу: "Всегда готов!"… И сразу забывали, как "здравствуйте". Вот теперь и проверят, готов ли… Оля Светленькая готова… И я готов…"
Шурик услышал свою фамилию, вернее окончание какой-то пропущенной фразы:
— …бойцы Чернова и Орехов отлично справились с этим заданием.
Глаза Шурика широко раскрылись, и сон улетучился.
"Что это он обо мне?.. А кто это боец Чернова? Ах, да! Это Оля! Это за вещи. Но при чем тут я? Это все Светленькая, я только ходил за ней".
Комиссар подробно говорил о койках, ватниках. Видно, он хорошо знал, что есть во взводе и чего еще не хватает. Он советовал завести библиотечку и музыкальные инструменты.
— Хочу сказать вам и о некоторых трудностях организационного характера, с которыми мы пока справиться не можем. Те из вас, которые пришли сюда с предприятий, будут получать зарплату по месту прежней работы. Но есть у нас и такие товарищи, чьи заводы и институты эвакуировались. Им никто платить не будет. А деньги для выкупа пайка, хотя и небольшие, но нужны. Со временем этот вопрос уладится, а пока следует этим товарищам помочь.
— Что ж, мы их на свое иждивение возьмем? — спросил кто-то из темной глубины комнаты.
— Иждивенцы — это те, кто не работает, не может работать, а эти товарищи будут работать так же, как вы. Речь идет о другом.
— Понятно, о чем речь, — откликнулся тот же голос, — займи до победы, там рассчитаемся.
— Ну конечно! — воскликнула Оля Светленькая и встала. — Вот у меня есть, — она открыла свою полевую сумку и вытащила пачечку денег, — около шестисот рублей. Зачем они мне одной? Мы ведь будем теперь жить одной семьей, зачем же делить деньги? Люди на фронте жизнь свою не жалеют, разве можно деньги жалеть? И еще вот о чем — у нас есть такие бойцы, у которых совсем не осталось личных вещей. Вот боец Орехов. У него отец в армии, мать не вернулась с окопов, дом разбомблен. У него одна пара белья. У Душенкова родители в Стрельне остались. У Лиды Козловой тоже все пропало. Что же, мы так и будем свои вещи держать под замком, прятать от них? У кого есть лишнее, пусть все принесет. Мы разве буржуи, которые всё для себя? Мы ведь комсомольцы.