Приключения без путешествий
Шрифт:
Шурик осторожно надкусывал холодную рыхлую картошку, рассыпавшуюся во рту мелкими сладкими комочками, и ковшиком держал руку у подбородка, чтобы ни одна крошка не упала мимо.
От обогревательного пункта машина отъехала, когда небо над озером стало совсем черным. Поперек дороги словно лежали толстые ледяные шпалы, и машину высоко подбрасывало. Кроме милицейского грузовика по ней двигалось в обе стороны еще много других. Стекла фар были замазаны синим и отбрасывали снег мутный призрачный свет. Но Шурик опять сидел у заднего борта и все смотрел по сторонам, стараясь узнать места,
Дорога пошла в гору, потом свернула и оборвалась. Все машины остановились. Сопровождающий милиционер куда-то ушел и пропал надолго. Холод снова пробрался внутрь, но Шурик уж не боялся замерзнуть. Он знал, что нужно только перетерпеть, не поддаваться страху и все кончится хорошо. Опять попадет он в тепло, к добрым, заботливым людям.
К машине вместе с сопровождающим подошел боец в полушубке и валенках. Он высоко поднял ручной фонарь, посветил в лицо Шурику, заглянул в глубину кузова и глухо сказал:
— Можете ехать.
Машина медленно развернулась и стала осторожно спускаться по отлогому склону. Под колесами деревянно заскрипели доски настила, машину встряхнуло, и вдруг она плавно покатилась по прямой гладкой дороге. По обе стороны тянулись высокие снежные валы, а за ними раскинулась необозримая пустыня, края которой терялись в ночи. Сильный ветер летал по ее простору, расстилая тонкий кисейный полог. Кисея вырывалась, ветер снова ее подхватывал, встряхивал, тянул за собой, а она опять вырывалась и опадала, засыпая дорогу мелкой серебристой пылью.
Шурик догадался, что они едут по Ладожскому озеру, может быть, по тому самому месту, где стояла их лодка, когда они ловили окуней. Внизу была вода, глубь, — а здесь по льду мимо Шурика проносились машины, груженные мешками, ящиками, тушами замороженного мяса. Они торопились в город.
Иногда машина замедляла ход и совсем останавливалась. Шофер с кем-то разговаривал, потом сворачивал, и машина долго подпрыгивала на неровно примерзших льдинах, пока снова не выбиралась на ровную дорогу. А сзади оставался сложенный из крупных снежных кирпичей домик и около него человек, с головы до ног закутанный в белое и с железнодорожным фонарем в руках.
После одного такого объезда Шурик увидел машину, наполовину провалившуюся под лед. Ее задние колеса висели в воздухе. Справа бухнули пушки — одна, вторая… Над машиной высоко в небе, курлыча, пролетели снаряды и разорвались в стороне. Все чаще и чаще стреляют пушки, ближе и ближе разрывы. А машины всё идут, идут сквозь мороз и огонь по единственной дороге, связывающей осажденный Ленинград с большой советской землей.
Преодолели небольшой подъем, и озеро осталось позади. Показались редкие избы, кусты, деревья. Машину остановили. Сопровождающий с кем-то поговорил, и опять человек с фонарем осветил кузов.
Длинная улица привела их к высокому деревянному дому. Здесь машину обступили люди. Они откинули борт и стали снимать всех по очереди. Распоряжался низенького роста старичок в белом халате, надетом поверх шинели. Появились носилки. На них унесли бабушку и Славика. Старичок в халате посмотрел в лицо Шурику и спросил:
— Дойдешь сам или помочь?
— Зачем? Я не больной. Я в командировке.
Шурика беспокоило и обижало, что никто не спрашивал у него командировочного удостоверения. Старичок смешливо сморщил нос
— Ну, герой! Иди тогда сам, на второй этаж… Есть хочешь?
Вместе с другими ходячими пассажирами Шурик поднялся по крутой лестнице и очутился в большой комнате, где пахло давно забытыми мамиными обедами. Ему помогли раздеться, усадили за стол, и он забыл обо всем. Перед ним лежал огромный кусище, с полбуханки, светлого, как солнце, высокого, ноздреватого хлеба.
Глубокая миска была до краев полна густым супом, один лишь запах которого захватывал дух. Шурик схлебал его без передышки, очистил миску корочкой хлеба, облизал ложку и хотел уже вставать. Но тут ему поднесли тарелку с вареной картошкой, облитой соусом с кусочками мяса. Он застенчиво оглянулся. В дверях столпились женщины в белых передниках. Они смотрели на него с испуганными лицами.
Это была одна из первых машин, перебравшихся через озеро, и женщины с горестным любопытством наблюдали, как едят люди из осажденного города.
И после второго, и после сладкого чая остался еще порядочный кусок хлеба. Шурик сунул его в карман и вышел из-за стола. Сопровождающий милиционер, сидевший за соседним столом, увидел его и сказал:
— Мы поедем в Тихвин, а ты здесь переночуй, а завтра пойдет машина на Колчаново и тебя захватит, я договорился.
Шурик стоял перед ним и счастливо улыбался. От обильной еды он опьянел — голова приятно кружилась, ноги подкашивались. Его увели в другую, маленькую комнату, где стояло несколько железных коек. Потом он уже не мог вспомнить, как разделся, лег и заснул. Проснулся он ночью. В комнате было совсем темно. Хотелось есть. Он вспомнил суп, картошку и решил, что это ему приснилось. Он пошарил по табуретке, нашел свои штаны, полез в карман и нащупал хлеб, мягкий, настоящий. Значит, это был не сон. Он вытащил весь кусок и съел его. Съел, улыбнулся сам себе, повернулся на другой бок, боднул головой подушку и снова заснул.
На этом берегу все было по-другому. Люди ходили быстро, разговаривали громко и даже смеялись. На сугробах прыгали птицы. По дорогам ходили кони. Бегали собаки. И мороз был не страшный, холодил только нос и щеки, а внутри все тепло оставалось.
Рано утром Шурик успел забежать в госпиталь и навестить Славика и бабушку. Они лежали на белых простынях. Им делали уколы и кормили молоком и сахаром. Разговаривал он с ними недолго, спешил.
Теперь он сидел в кабине грузовика, рядом с шофером, и ехал в Колчаново, один, без опекунов, как настоящий путешественник. Шофер, краснолицый парень с черными, потрескавшимися пальцами, лежавшими без рукавиц на баранке, курил длинную сигаретину, щурил один глаз от дыма и время от времени задавал вопросы о жизни в Ленинграде. Послушав, он надолго замолкал и опять неожиданно задавал вопрос.
Засунув руку за отворот полушубка, шофер достал кусок сахара с прилипшими шерстинками, протянул Шурику и сказал:
— Жми.
Проехали разбомбленной улицей какого-то города, и за ней опять побежали назад заснеженные поля, белые столбы, деревья.
— Тебе куда, в самые Колчаны? Или подальше?
— Мне в Дусино, в деревню.
— Дусино, Дусино, — повторил шофер, что-то припоминая. — Постой, так это тебе раньше сходить надо. Сейчас до поворота доедем, там в лес тропка пойдет, с километр будет, в самое Дусино попадешь. А по дороге тебе большой крюк делать.