Приключения Бормалина
Шрифт:
За очередным поворотом показалось вдали светлое пятно, которое по мере нашего приближения росло и приобретало правильную треугольную форму. Шум прибоя раздавался теперь как никогда, и многие брызги залетали даже сюда, в туннель. Мы еще больше повеселели и, потеряв всякую осторожность, шли едва ли не вприпрыжку, громко разговаривая. Но какое счастье, что не о сокровищах и не о том, где именно они лежат! А ведь то и дело порывались поведать попугаю о своих вычислениях, но бдительный Роберт всякий раз останавливал нас словами из песни «Еще не вечер».
Когда до выхода
Замолчав на полуслове, мы стояли и смотрели на незнакомца не слишком приветливо. А он ласково глядел на нас, изучая.
— Руки как можно выше, — приказал он красивым драматическим баритоном и указал дулами вверх: дескать, хоть я и ласковый на первый взгляд, но насчет рук говорю вполне серьезно.
На пляже вы сразу узнали бы этого человека. Его нельзя не узнать, и дело вовсе не в количестве разноцветных татуировок, украшавших его от ремня до ушей. Мало ли бывалых людей, у которых тьма татуировок на теле? Тут гвоздь в другом. Эти татуировки были не простыми, а исключительно музыкальными — все, как на подбор.
От плеча до плеча его грудь пересекал малинового цвета нотный стан с дюжиной самых разнообразных скрипичных ключей. Ниже шли диезы, бемоли и бекары. Красивыми латинскими буквами прямо на сердце было начертано: «Фортиссимо», а там, где печень: «Пиано». Целые куплеты известных в народе песен нашли свое место на животе нашего меломана, а профили и автографы популярных менестрелей занимали всю правую сторону груди. А плечи!.. Взглянули бы вы на его плечи, сплошь испещренные названиями групп и команд, новых и старых! Да, незаурядный торс преградил нам выход. Меня разбирало жгучее любопытство, желание хоть одним глазком, лучше правым, взглянуть на его спину: что там?
Немного придя в себя после такой неожиданности, я заметил, что вместо мушкета за плечами Меломана висит гитара. Ну и ну! А позади него ворочался океан.
— Выходите на солнышко! — велел он. — А попугая-то придется ощипать. Давненько мы не ели дичи. Попугай — это дичь или не дичь, Жуткий? — спросил он через плечо.
— Еще какая дичь! — ответили ему жутким голосом.
Роберт было возмутился, но чутье тонкого психолога подсказало ему другую линию поведения.
— Что за дичь вы несете в фа-диез-миноре, юноша? — вальяжно спросил он. — Где ваша продольная флейта? Ведь на ней, помнится, вы играли прошлый год на Шестом континентальном конкурсе в Вене. Где она? Или вы обменяли ее на лоцию Карибского и Испанского морей? Ох, молодежь!
— Какую еще лоцию? — пожал плечами Меломан. А потом спросил через плечо: — Говорящий попугай — это, по-твоему, дичь или не дичь, Жуткий?
— Давай его сюда, поглядим! — рявкнул жуткий голос, повергший нас в дрожь.
Нас
— Нет, ты все-таки дичь, — наконец решил пират. — С тобой еще не все ясно, но ты дичь. А вот вы кто такие?
Я, недолго думая, брякнул:
— Мы известные артисты из Бисквита и Калькутты. Мы музыканты.
— Вот как! — удивился Меломан. — И ты тоже музыкант? — спросил он Аванта с помощью дула пистолета.
— Естественно, — подтвердил Авант. — Работаю в стиле кантри. — И на всякий случай спел: — Ля-ля-ля!
Попугай одобрительно покосился на новоиспеченных музыкантов и решил возглавить коллектив.
— А я художественный руководитель и главный дирижер мальчишек, — устало молвил он и кивнул на нас по-отечески: дескать, ох уж мне эти мальчишки, хлопот с ними полон рот. — А вообще-то, юноша, вы вполне могли бы быть с нами повежливее. Ведь могли же предложить нам присесть, поскольку мы с дороги, — однако не предложили. Могли угостить чашечкой кофе — а не угостили. Могли, наконец, в непринужденной и ненавязчивой форме рассказать нам, чем живет местная музыкальная интеллигенция, какие у нее нужды и чаяния, как лично вы, юноша, отметили юбилей великого Сибелиуса. А вместо всего этого вы оскорбляете меня, именуя дичью, устраиваете унизительный допрос, держите нас в этом сыром, промозглом погребе. И как мы умудрились заблудиться, возвращаясь с концертов? — растерянно обратился Роберт к нам.
Мы с Авантом стали пожимать плечами: мол, сами в полном недоумении, маэстро, какими ветрами нас сюда занесло.
Роберт продолжал:
— А ведь мы устали, юноша. Мы давали по четыре концерта в день, по четыре! Можете себе представить? Я верю, мой юный друг, что это представить вы себе можете. Ведь и тогда пробиться в финал по продольной флейте было довольно сложно. Чует мое сердце, что не один седой волос появился у вас на голове после того Шестого континентального конкурса в Вене, верно ведь? Помните меня в жюри? Я сидел между Ваном Клиберном и Ван Даммом… А я вас хорошо помню, вы тогда очень нас порадовали.
— Не был я ни на каком конкурсе, — спокойно сказал Меломан и снял шляпу, чтобы утереть пот с лысины. Да-да, он был совершенно и безнадежно лыс. — Вы обознались. Я гитару-то еле в руках держу, какая там флейта!
— Ах-ах! — расстроился Роберт. — А я очень обрадовался, увидев вас целым и невредимым. Так вот, юноша, по четыре выступления в день — и это не считая записей на радио и телевидении, не считая встреч с публикой и пресс-конференций, перерастающих в разговоры по душам. Вы можете, дружище, я по вашим глазам вижу, что вы очень хорошо можете представить, как не-и-мо-вер-но мы валимся с ног от усталости. Очень жаль, что вы не тот самый паренек, который так порадовал нас в Вене. Вы так на него похожи! Постойте, а может, это ваш брат?