Приключения Бормалина
Шрифт:
— Э-ге-ге-хали-гали! — вопил он, выкидывая коленца. — Э-ге-ге-абордаж!
Около часа продолжались его присядки и прыжки, похожие на пляску святого Витта. Потом Хека заменил Джо-Джо и тоже принялся отплясывать. Лохмотья солонины летели из-под коньков во все стороны, но это никого не смущало. Несколько раз они меняли воду в чане и терзали мясо до тех пор, пока оно не отдало всю соль. Тем же способом шинковали капусту, захваченную на Рикошете. Словом, вторая половина дня началась у нас замечательными щами. Мы уплетали их за обе щеки с сухариками и чесноком, а между
Мы решили применить старый прием, называемый «прижим»: корабль проходит вплотную вдоль галеры, ломая ей весла, а обогнав, дает залп из кормовых бомбарделей. Дадим залп поверх голов, только для острастки, и постараемся быстро развернуться, чтобы взять их под пушки правого борта. А там видно будет.
— Давно я добираюсь до Клифта, — тихо сказал Китаец. Сделав легкое движение пальцами, он в трубочку свернул оловянную миску, из которой только что ел, и спрятал ее в карман.
К вечеру марево уплотнилось в сизую дымку. По мере нашего приближения она густела и вырастала до самого неба. Было такое ощущение, будто барк подходит к высокому, подвижному берегу.
— Туман, — глухо произнес Штурман. — Зажигайте фароли.
Мы зажгли бортовые фонари и зарифили большую часть парусов. Скорость упала до трех узлов, в тумане исчезали верхушки мачт, и казалось, что Джо-Джо, зажигавший на корме два больших смоляных факела, висит в воздухе.
— Не нравится мне это, — ворчал Роберт у меня на плече, кутаясь в пиджак. — Ох не нравится!
Было тихо, ватно и как-то диковато от слуховых и оптических перемен. Нам и самим очень не нравилась эта мутная, податливая пелена, что напирала вокруг. Нервы у всех были на взводе, даже у попугая. Но я так устал за день, что, отстояв свою вахту, залез в тузик, накрылся куском парусины и сразу уснул.
Вторую ночную вахту, которая называется средней, или полночной, стояли Меткач и Китаец. Выспавшийся за день Роберт тоже сидел в районе нактоуза и то дремал, то курил трубочку, следя за компасом.
Сначала все было в норме. Горели сигнальные фонари, и охапки света вокруг них были различимы за восемь-десять шагов. Туманный колокол мы решили не трогать. Шли по-прежнему на зюйд-ост-ост, ловя переменчивый ветер. Волны бились в корму, шевелили перо руля. Меткачу показалось, что киль барка за что-то задел, и он велел Китайцу промерить глубину.
— Тридцать футов под килем и сорок сверху! — крикнул тот с бака.
— Порядок, — сказал Меткач. — Значит, показалось!
Тут и раздался сверху дикий, нечленораздельный крик.
Кричал Джо-Джо, спавший в корзине на фок-мачте. После вахты он не стал спускаться, а так и уснул в корзине: тоже очень устал. Однако спал он не больше четверти часа — что-то его разбудило, и он уже не мог уснуть, как ни ворочался. Не спалось, и все тут. Сидел, жевал табак, и вдруг…
На крик Джо-Джо я выскочил из тузика, продирая глаза и ничего не соображая. Сперва подумал, что вахтенный увидел Голубую галеру, вот и будит нас. Но галера тут была ни при чем.
В полной тишине из тумана по правому борту нам наперерез медленно выплывала большая яхта
Да, она быстро прошла, просочилась сквозь нас, и я прочитал ее название на борту.
— «Летучий…» — вопил Джо-Джо из корзины, — «… голландец»!
Яхта проходила сквозь нас семь или восемь секунд, и ее палуба была пуста. Я хорошо ее разглядел. И все эти восемь секунд стоял громкий электрический треск, и у яхты сильно светились ноки реев и верхушки мачт, как светятся и трещат догорающие головни.
И вдруг забегало, забегало короткое многопалое пламя, состоявшее из белого огня и синего. Оно заметалось по мачтам, догоняя само себя, срываясь, отлетая и возвращаясь.
— Огни святого Эльма! — шептал Меткач, крестясь и не сводя глаз с «Летучего голландца», который бесшумно растворялся в тумане.
И вот он исчез, и снова туман окружил нас, всюду лишь туман и туман. Мы бросили якорь.
Нас взяли ранним утром, когда сон сморил даже вахтенных Хека и Штурмана. Я проснулся от пронзительного воя сирены и двух ружейных выстрелов, раздавшихся чуть ли не над ухом. Если бы я не выскочил, как обычно, на палубу, продирая глаза, а сперва оценил обстановку, наша история развивалась бы как-то иначе.
Слева, в семидесяти футах, возвышался над нами линейный корабль, рядом с которым «Логово» казался микробом. Корабль стоял к нам правым бортом, порты пушечных люков были открыты, пробки выдернуты из жерл стволов, и стоило только канонирам поднести раскаленные запальные иглы к пороху, насыпанному на полки мортир, как барк мигом превратился бы в дуршлаг. Мне хорошо были видны лица канониров — четыре злобные усатые физиономии над планширом только и ждали сигнала.
Выла сирена на линкоре, раздавались командные свистки, а на нашей палубе уже хозяйничали чужие моряки. Это было как в кошмарном сне. Они были вооружены скорострельными винтовками, у каждого на поясе висело по четыре гранаты и штык-ножу. Смуглые, мрачные, резкие, в форме морской пехоты, они умели давить очаги сопротивления. Это было видно по тому, как грамотно они отлавливали нас и сгоняли в кучу.
Скоро все мы лежали лицами вниз на спардеке под дулами винтовок. Военные ботинки едва не упирались нам в носы. От ботинок пахло акульим жиром. Мы прислушивались, как внизу, в каютах, вдет обыск, как там звенят стекла, хлопают крышки люков и сыплется посуда на камбузе.
Я повернулся лицом к Хеку, и за его спиной стал виден корабль, взявший нас в плен. Это был знаменитый линкор «Меганом». На всех его мачтах блестели огромные крюки, которыми он переворачивал неприятельские суда и топил. Можно сказать, что нам еще повезло.