Приключения Гекльберри Финна (др. перевод)

Твен Марк

– Не обращайтесь с ним строже, чем следует, потому что он неплохой негр. Когда я приехал туда, где лежал этот мальчик, я не мог вынуть пулю без посторонней помощи, а оставить его и поехать за кем-нибудь тоже было нельзя – он чувствовал себя очень плохо; и ему становилось всё хуже и хуже, а потом он стал бредить и не подпускал меня к себе, грозил, что убьёт меня, если я поставлю мелом крест на плоту, – словом, нёс всякий вздор, а я ничего не мог с ним поделать; тут я сказал, что без чьей-нибудь помощи мне не обойтись; и в ту же минуту откуда-то вылезает этот самый негр, говорит, что он мне поможет, – и сделал всё, что надо, очень ловко. Я, конечно, так и подумал, что это беглый негр и есть, а

ведь мне пришлось там пробыть весь тот день до конца и всю ночь. Вот положение, скажу я вам! У меня в городе осталось два пациента с простудой, и, конечно, надо бы их навестить, но я не отважился: вдруг, думаю, этот негр убежит, тогда меня все за это осудят; на реке ни одной лодки не видно, и позвать некого. Так и пришлось торчать на острове до сегодняшнего утра; и я никогда не видел, чтобы негр так хорошо ухаживал за больными; а ведь он рисковал из-за этого свободой, да и устал очень тоже, – я по всему видел, что за последнее время ему пришлось делать много тяжёлой работы. Мне это очень в нём понравилось. Я вам скажу, джентльмены: за такого негра не жалко заплатить и тысячу долларов, и обращаться с ним надо ласково. У меня под руками было всё, что нужно, и мальчику там было не хуже, чем дома; может, даже лучше, потому что там было тихо. Но мне-то пришлось из-за них просидеть там до рассвета – ведь оба они были у меня на руках; потом, смотрю, едут какие-то в лодке, и, на их счастье, негр в это время крепко уснул, сидя на тюфяке, и голову опустил на колени; я им тихонько сделал знак, они подкрались к нему, схватили и связали, прежде чем он успел сообразить, в чём дело. А мальчик тоже спал, хотя очень беспокойно; тогда мы обвязали вёсла тряпками, прицепили плот к челноку и потихоньку двинулись к городу, а негр не сопротивлялся и даже слова не сказал; он с самого начала вёл себя тихо. Он неплохой негр, джентльмены.

Кто-то заметил:

– Да, надо сказать, ничего плохого я тут не вижу, доктор.

Тогда и другие тоже смягчились, а я был очень благодарен доктору за то, что он оказал Джиму такую услугу; я очень образовался, что и доктор о нём думает по-моему; я, как только с Джимом познакомился, сразу увидел, что сердце у него доброе и что человек он хороший. Все согласились, что он вёл себя очень хорошо и заслужил, чтобы на это обратили внимание и чем-нибудь вознаградили. И все до одного тут же обещали – Видно, что от души, – не ругать его больше.

Потом они вышли из сарайчика и заперли его на замок. Я думал, они скажут, что надо бы снять с него хоть одну цепь, потому что эти цепи были уж очень тяжёлые, или что надо бы ему давать не один хлеб и воду, а ещё мясо и овощи, но никому это и в голову не пришло, а я решил, что мне лучше в это дело не соваться, а рассказать тёте Салли то, что говорил доктор, как только я миную пороги и мели, то есть объясню ей, почему я забыл сказать, что Сид был ранен, когда мы с ним в челноке гнались за беглым негром.

Времени у меня было ещё много. Тётя Салли день и ночь не выходила из комнаты больного, а когда я видел дядю Сайласа, я всякий раз удирал от него.

На другое утро я услышал, что Тому гораздо лучше и что тётя Салли пошла прилечь. Я проскользнул к больному в комнату, – думаю: если он не спит, нам с ним вместе надо бы придумать, как соврать половчее, чтобы сошло для родных. Но он спал, и спал очень спокойно, и лицо у него было бледное, а не такое огненное, как когда его принесли. Я сел и стал дожидаться, пока он проснётся. Через каких-нибудь полчаса в комнату неслышно входит тётя Салли, и я опять попался! Она сделала знак, чтобы я сидел тихо, села рядом со мной и начала шёпотом говорить, что все мы теперь должны радоваться, потому что симптомы у него первый сорт, и он давно уже спит вот так, и всё становится спокойнее

и здоровей с виду, и десять шансов против одного за то, что он проснётся в своём уме.

Мы сидели и стерегли его, и скоро он пошевелился, открыл глаза, как обыкновенно, поглядел и говорит:

– Э, да ведь я дома! Как же это так? А плот где?

– Плот в порядке, – говорю я.

– А Джим?

– Тоже, – говорю я, но не так твёрдо.

Он ничего не заметил и говорит:

– Отлично! Великолепно! Теперь всё кончилось, и бояться нам нечего! Ты сказал тёте?

Я хотел ответить «да», а тут она сама говорит:

– Про что это, Сид?

– Да про то, как мы всё это устроили.

– Что «всё»?

– Да всё; ведь только одно и было: как мы с Томом освободили беглого негра.

– Боже милостивый! Освободили бег… О чём это ты, милый? Господи, опять он заговаривается!

– Нет, не заговариваюсь, я знаю, о чём говорю. Мы его освободили, мы с Томом. Решили так сделать и сделали. Да ещё как превосходно!

Он пустился рассказывать, а она его не останавливала, всё сидела и слушала и глядела на него круглыми глазами, и я уж видел, что мне в это дело соваться нечего.

– Ну как же, тётя, чего нам это стоило! Работали целыми неделями, час за часом, каждую ночь, пока вы все спали. Нам пришлось красть и свечи, и простыню, и рубашку, и ваше платье, и ложки, и жестяные тарелки, и ножи, и сковородку, и жёрнов, и муку – да всего и не перечесть! Вы себе представить не можете, чего нам стоило сделать пилу, и перья, и надписи, и всё остальное, и как это было весело! А потом надо было ещё рисовать гроб и кости, писать анонимные письма от разбойников, вылезать и влезать по громоотводу, вести подкоп, делать верёвочную лестницу и запекать её в пироге, пересылать в вашем кармане ложки для работы…

– Господи помилуй!

– … напускать в сарайчик змей, крыс, пауков, чтобы Джим не скучал один; а потом вы так долго продержали Тома с маслом в шляпе, что едва всё дело нам не испортили: мы не успели уйти, и фермеры нас застали ещё в сарайчике; мы скорее вылезли и побежали, а они нас услышали и пустились в погоню; тут меня и подстрелили, а потом мы свернули с дороги, дали им пробежать мимо себя; а когда вы спустили собак, то им бежать за нами было неинтересно, они бросились туда, где шум, мы сели в челнок и благополучно переправились на плот, и Джим теперь свободный человек, и мы всё это сами сделали – вот здорово, тётечка!

– Ну, я ничего подобного не слыхала, сколько ни живу на свете! Так это вы, озорники этакие, столько наделали нам хлопот, что у всех голова пошла кругом, и напугали всех чуть не до смерти?! Хочется мне взять сейчас да и выколотить из вас всю дурь, вот сию минуту! Подумать только, а я-то не сплю, сижу ночь за ночью, как… Ну, негодник эдакий, вот только выздоровеешь, я уж за тебя примусь, повыбью из вас обоих всякую чертовщину!

Но Том весь сиял от гордости и никак не мог удержаться – всё болтал и болтал, а она то и дело перебивала его и всё время сердилась и выходила из себя, и оба они вместе орали, как кошки на крыше; а потом она и говорит:

– Ну, хорошо, можешь радоваться, сколько тебе угодно, но смотри, если ты ещё раз сунешься не в своё дело…

– В какое дело? – говорит Том, а сам больше не улыбается: видно, что удивился.

– Как – в какое? Да с этим беглым негром, конечно. А ты что думал?

Том посмотрел на меня очень сурово и говорит:

– Том, ведь ты мне только что сказал, что Джим в безопасности. Разве он не убежал?

– Кто? – говорит тётя Салли. – Беглый негр? Никуда он не убежал. Его опять поймали, живого и невредимого, и он опять сидит в сарае и будет сидеть на хлебе и на воде и в цепях; а если хозяин за ним не явится, то его продадут.