Приключения Гекльберри Финна (др. перевод)
Шрифт:
Том сразу сел на кровать, – глаза у него загорелись, а ноздри задвигались, как жабры, – и кричит:
– Они не имеют никакого права запирать его! Беги! Не теряй ни минуты! Выпусти его, он вовсе не раб, а такой же свободный, как и все люди на земле!
– Что этот ребёнок выдумывает!
– Ничего я не выдумываю, тут каждое слово правда, тётя Салли! А если никто не пойдёт, я сам туда пойду! Я всю жизнь Джима знаю, и Том его знает тоже. Старая мисс Уотсон умерла два месяца назад. Ей стало стыдно, что она хотела продать Джима в низовья реки, она это сама говорила; вот она и освободила Джима в своём завещании.
– Так для чего же тебе понадобилось его освобождать,
– Вот это вопрос, – это как раз похоже на женщин! А как же приключения-то? Да я бы и в крови по колено не побоялся… Ой, господи, тётя Полли!
И провалиться мне на этом месте, если она не стояла тут, в дверях, довольная и кроткая, как ангел.
Тётя Салли бросилась к ней, заплакала и принялась её обнимать, да так, что чуть не оторвала ей голову; а я сразу понял, что самое подходящее для меня место – под кроватью; похоже было, что над нами собирается гроза. Я выглянул, смотрю – тётя Полли высвободилась и стоит, смотрит на Тома поверх очков – да так, будто с землёй сровнять его хочет. А потом и говорит:
– Да, Том, лучше отвернись в сторонку. Я бы на твоём месте тоже отвернулась.
– Боже ты мой! – говорит тётя Салли. – Неужели он так изменился? Ведь это же не Том, это Сид! Он… он… да где же Том? Он только что был тут, сию минуту.
– Ты хочешь сказать, где Гек Финн, – вот что ты хочешь сказать! Я столько лет растила этого озорника Тома, мне ли его не узнать! Вот было бы хорошо! Гек Финн, вылезай из-под кровати сию минуту!
Я и вылез, только совсем оробел.
Тётя Салли до того растерялась, что уж дальше некуда; разве вот один только дядя Сайлас растерялся ещё больше, когда приехал из города и всё это ему рассказали. Он сделался, можно сказать, вроде пьяного и весь остальной день ничего не соображал и такую сказал проповедь в тот день, что даже первый мудрец на свете и тот ничего в ней не разобрал бы, так что после этого все к нему стали относиться с почтением. А тётя Полли рассказала им, кто я такой и откуда взялся, и мне пришлось говорить, что я не знал, как выйти из положения, когда миссис Фелпс приняла меня за Тома Сойера… (Тут она перебила меня и говорит: «Нет, ты зови меня по-старому: тётя Салли, я теперь к этому привыкла и менять ни к чему! «) Когда тётя Салли приняла меня за Тома Сойера, и мне пришлось это терпеть, другого выхода не было, а я знал, что Том не обидится – напротив, будет рад, потому что получается таинственно, у него из этого выйдет целое приключение, и он будет доволен. Так оно и оказалось. Он выдал себя за Сида и устроил так, что для меня всё сошло гладко.
А тётя Полли сказала, что Том говорит правду: старая мисс Уотсон действительно освободила Джима по завещанию; значит, верно – Том Сойер столько хлопотал и возился для того, чтобы освободить свободного негра! А я-то никак не мог понять, вплоть до этой самой минуты и до этого разговора, как это он при таком воспитании и вдруг помогает мне освободить негра!
Тётя Полли говорила, что как только тётя Салли написала ей, что Том с Сидом доехали благополучно, она подумала: «Ну, так и есть! Надо было этого ожидать, раз я отпустила его одного и присмотреть за ним некому».
– Вот теперь и тащись в такую даль сама, на пароходе, за тысячу сто миль, узнавай, что там ещё этот дрянной мальчишка натворил на этот раз, – ведь от тебя я никакого ответа добиться не могла.
– Да ведь и я от тебя никаких писем не получала! – говорят тётя Салли.
– Быть не может! Я тебе два раза писала, спрашивала, почему ты пишешь, что Сид здесь, – что это значит?
– Ну, а я ни одного письма не получила.
Тётя Полли не спеша поворачивается и строго
– Том?
– Ну что? – отвечает он, надувшись.
– Не «что», озорник ты этакий, а подавай сюда письма!
– Какие письма?
– Такие, те самые! Ну, вижу, придётся за тебя взяться…
– Они в сундучке. И никто их не трогал, так и лежат с тех пор, как я их получил на почте. Я так и знал, что они наделают беды; думал, вам всё равно спешить некуда…
– Выдрать бы тебя как следует! А ведь я ещё одно письмо написала, что выезжаю; он, должно быть, и это письмо…
– Нет, оно только вчера пришло; я его ещё не читала, но оно цело, лежит у меня.
Я хотел поспорить на два доллара, что не лежит, а потом подумал, что, может, лучше не спорить. И так ничего и не сказал.
Глава последняя
В первый же раз, как я застал Тома одного, я спросил его, для чего он затеял всю эту историю с побегом, что он намерен был делать, если бы побег ему удался и он ухитрился бы освободить негра, который был давным-давно свободен. А Том на это сказал, что если бы нам удалось благополучно увезти Джима, то мы проехались бы вниз по реке на плоту до самого устья – приключений ради, – он с самого начала так задумал, а после того Том сказал бы Джиму, что он свободен, и мы повезли бы его домой на пароходе, заплатили бы ему за трату времени, послали бы вперёд письмо, чтобы все негры собрались его встречать, и в город бы его проводили с факелами и с музыкой, и после этого он стал бы героем, и мы тоже. А по-моему, и без этого всё кончилось неплохо.
Мы в одну минуту освободили Джима от цепей, а когда тётя Салли с дядей Сайласом и тётя Полли узнали, как хорошо он помогал доктору ухаживать за Томом, они стали с ним ужасно носиться: устроили его как можно лучше, есть ему давали всё, что он захочет, старались, чтобы он не скучал и ровно ничего не делал. Мы позвали Джима в комнату больного для серьёзного разговора; и Том подарил ему сорок долларов за то, что он был узником и всё терпел и так хорошо себя вёл; а Джим обрадовался и не мог больше молчать:
– Ну вот, Гек, что я тебе говорил? Что я тебе говорил на Джексоновом острове? Говорил, что грудь у меня волосатая и к чему такая примета; а ещё говорил, что я уже был один раз богатый и опять разбогатею; вот оно и вышло по-моему! Ну вот! И не говори лучше в другой раз, – примета, она и есть примета, попомни моё слово! А я всё равно знал, что опять разбогатею, это уж как пить дать!
А после этого Том опять принялся за своё и пошёл и пошёл: давайте, говорит, как-нибудь ночью убежим все втроём, перерядимся и отправимся на поиски приключений к индейцам, на индейскую территорию, недельки на две, на три; а я ему говорю, ладно, это дело подходящее, только денег у меня нет на индейский костюм, а из дому вряд ли я получу, потому что отец, должно быть, уже вернулся, забрал все мои деньги у судьи Тэтчера и пропил их.
– Нет, не пропил, – говорит Том, – они все целы, шесть тысяч, и даже больше; а твой отец так и не возвращался с тех пор. Во всяком случае, когда я уезжал, его ещё не было.
А Джим и говорит, да так торжественно:
– Он больше никогда не вернётся, Гек!
Я говорю:
– Почему не вернётся, Джим?
– Почему бы там ни было, не всё ли равно, Гек, а только он больше не вернётся.
Но я к нему пристал, и в конце концов он признался:
– Помнишь тот дом, что плыл вниз по реке? Там ещё лежал человек, прикрытый одеялом, а я открыл и посмотрел, а тебя не пустил к нему? Ну вот, свои деньги ты получишь, когда понадобится, потому что это и был твой отец…