Приключения Хэна Соло-3: Хэн Соло и потерянное наследство

Дэйли Брайан

Быстро холодало. Бадуре поплотнее запахнул пилотскую куртку. Скинкс свернулся в клубок, выставив наружу усики; из оранжевой шубки блестели глаза. Хасти куталась в плащ. Чубакка жевал колбаски с непроницаемой мордой.

Бадуре начал как положено — издалека.

— Когда-то я был строевым офицером, даже кое-какие награды имею, но потом схлестнулся с начальством не по делу, — он вздохнул, вспоминая. — Короче, списали меня в Академию подтирать носы малолеткам. Комендант нам достался еще тот, совсем гироскопы у мужика посрывало. И вот ему в голову пришла светлая мысль взять наш тренировочный корабль — а имели мы тогда разваливающуюся орбитальную баржу У-33, такую старую, что ей для взлета и посадки требовалась полоса, — и начинить его всякой электроникой, чтобы можно было вызывать любую неполадку.

И все это безобразие называлось «моделированием реальных стрессовых ситуаций». Я сказал коменданту, что на этом корыте и ломать-то ничего уже не надо, на него опасно даже смотреть, но меня не послушали. Программу одобрили. Во время первого полета этого драндулета меня назначили инструктором. Комендант тоже решил прокатиться и даже сказал прочувствованное слово перед стартом. Изобразил из себя этакого ветерана.

И вдруг в середине его речи из строя раздается голос:

«Прошу прощения, сэр, но основная последовательность взлета У-33 имеет не четыре фазы, а три».

Гробовое молчание на полчаса. Комендант краснеет, раздувается, успокаивается и орет: кто это сказал — два шага вперед! И из строя шагает это ходячее недоразумение, длинный, тощий, как жердь, нескладный, сплошные мослы и два уха, плюс неуставная ухмылка шире тех самых ушей.

Комендант приходит в себя и холодным, как пермофрост, голосом объявляет:

«Раз кадет Соло у нас такой ловкач, он первым и сядет в кресло пилота».

Мы грузимся, Хэн поднимает нашу старушку, а ухмылка у него становится все шире и шире, хотя я, честно говоря, думал, что дальше уже просто некуда. Потом-то я узнал, что он налетал на У-33 столько часов, сколько наш комендант за столом не сидел у себя в кабинете. Наше корыто было проверено на сто два процента, но что-то пошло не так, и что-то у него в утробе все-таки долбанулось, так что в следующую секунду мы уже ни о чем не думаем, только о том, как бы нам удержать в воздухе эту дуру. Хэн хочет нас сажать, но я беру управление на себя и выясняю, что шасси не выходят. Тогда я запрашиваю землю, чтобы сажали нас лучом захвата. Делаю заход, ничего не получается, потому что аппаратура не срабатывает, ни основная, ни аварийная. У коменданта истерика. На поле выезжают аварийные и пожарные машины, а я начинаю понимать, что им останется только гасить пожар и определять, кому какая часть тела принадлежала, потому что мы сейчас на это поле кувыркнемся. И посреди этого безобразия я слышу все тот же наглый голос: кадет Соло возвещает, что у нашей У-33 просто-напросто заклинило створки люков, на У-33 всегда такое случается, этим-то они и прославились. Если бы я мог отодрать хоть одну руку от рычагов, я бы его убил, наверное. Но я не могу и просто говорю, не желает ли кадет Соло оторвать свою задницу от противоперегрузочного кресла, залезть в трюм и уговорить посадочное оборудование работать как надо. Малыш мне в ответ: мол, ни к чему это, мы и отсюда справимся, пара маневров, и все будет в порядке, он, видите ли, раньше всегда так поступал. Комендант уже зеленый и стучит зубами, но ухитряется сказать, что наша машина слишком неповоротливая для воздушной акробатики.

Я вижу, что Хэн уже открывает рот, и говорю:

«Вы, сэр, надеетесь, что сможете сами посадить наш драндулет? Я лично не могу, потому что понятия не имею, о каких маневрах говорит этот ловкач. Ему самому придется подержаться за рычаги».

Пока комендант ловит отвисшую челюсть, я ему напоминаю, что он все-таки офицер. Либо пусть сажает эту дуру самостоятельно, либо пусть мальчишка делает, что предложил. Комендант затыкается, зато поднимается гвалт среди кадетов. Парни понимают, что что-то произошло, и нервничают.

И тогда Хэн говорит по интеркому следующее, я специально запомнил слово в слово:

«По приказу коменданта мы отрабатываем по всей форме экстренную аварийную посадку. Все действия пилота находятся под строгим контролем. Остальным кадетам — разобраться по порядковым номерам и выстроиться в очередь в кабину. А пока пристегните ремни. На борту попрошу не курить».

Я сказал ему, что он слишком вольно и беспечно распоряжается тем, что может оказаться последним мгновением чьей-нибудь жизни. Мальчишка холодно посмотрел на меня — куда там нашему коменданту! — и предложил пойти и

все рассказать ребятам, если мне позарез необходима паника на борту. Но поскольку сейчас он командует корабаем, а ему паника нужна, как вуки — рубашка, он будет рассматривать мои действия как нарушение прямого приказа. Так что я остался сидеть, и боюсь, что выражение лица у нас с комендантом было на тот момент одинаковое. У-33 не предназначена для того, что проделывал Хэн с нашей птичкой. Он прокатил нас через три мертвые петли подряд, а закончил боевым разворотом и пикированием на цель, как будто сидел в бомбардировщике. Я не знаю, как он вывел баржу из пике, и надеюсь, что никогда не узнаю. Когда у меня в глазах прояснилось, мы были все еще живы, все еще в воздухе, а Хэн ухмылялся во весь свой большой рот. Только физиономия у него была бледная, а из носу шла кровь. Потом он сделал бочку; я решил, что нам сейчас поотрывает плоскости, и чуть было не отобрал у него управление, но заметил огонек на контрольной панели. Люки были открыты. Но из-за гравитации они могли снова закрыться, так что Хэну пришлось держать наш гроб в воздухе кверху брюхом. Так он и летал. Зато корабль стал терять высоту, и комендант уже бормотал, чтобы Хэн прекратил. Мальчишка отказался.

«Просто ждите, — сказал он. — Просто ждите».

А потом мы услышали скрип и характерный хруст — шасси вышли и встали на свои места. Хэн перевернул У-33, дал реверс и вырубил всю механику. Мы с корнем вырвали две страховочные сети и выжили только потому, что садились на ветер. Посадка не была мягкой, скажу я вам. Коменданта пришлось уносить. Затем Хэн спокойненько вырубил все приборы, ни на шаг не отойдя от инструкции, и посмотрел на меня.

«Достаточно ловко для вас?» — спросил он.

Я сказал: ловко. Прозвище к нему так и прилипло.

Уже полностью стемнело. Небо украсилось обеими лунами и россыпью звезд. Некоторое время все молчали, потом Хасти негромко спросила:

— Если бы это случилось сегодня, ты бы сказал кадетам, что они могут погибнуть?

— Да, — устало ответил Солдат. — Плевать на панику. Они имели право знать.

Следующий вопрос можно было предвидеть:

— Ну, и каковы наши шансы получить назад «Сокол» или хотя бы выжить при попытке отбить его? По правде.

Все ждали ответа. И Хасти, задавшая вопрос, и Скинкс, и оба дроида. Но Бадуре молчал, выбирая. Выбор был невелик: солгать, сказать правду, не сказать ничего и лечь спать. Но когда он открыл рот для ответа, его перебили:

— Все зависит от того, с чем мы столкнемся, — сказал из темноты невидимый кореллианин. Он вернулся так тихо, что никто не услышал его. — Если охрана плохая, мы войдем и уйдем без потерь. Если хорошая, мы их обманем. Может, выманим, может, еще как-нибудь. Дело рискованное. Некоторые могут не выжить.

— Некоторые?! — вскинулась Хасти. — Соло, признайся, ты так хочешь вернуть свой корабль, что не обращаешь внимания накричащие факты! Й'уоч может нанять новых убийц и…

— Пока что Й'уоч довольствовалась портовыми амбалами и мелкой шушерой, — поправил девушку Хэн. — Если бы у них был хоть какой-нибудь опыт, они не стали бы связываться с такой дешевкой, как она. Носить оружие еще не значит быть стрелком.

Он подошел поближе, и его силуэт смутно вырисовался на фоне звезд.

— Оружие у них есть, но единственный стрелок на ближайший световой год находится сейчас как раз перед тобой.

Кораблик был легкий, ладно скроенный, верткий, со всеми удобствами — разведчик, а не боевая машина. Спуск и посадка были выполнены безукоризненно, кораблик сел на то же самое место, где несколькими днями ранее опустился «Тысячелетний сокол». Единственный член его экипажа и пилот вышел наружу.

Он был под стать своему кораблю, худощавый, гибкий, изящный, с четкими движениями. Несмотря на довольно большой рост, он не казался высоким. Одет он был дорого и красиво, хотя и не вычурно — в серые выглаженные брюки из мягкой ткани И белую сорочку с высоким воротничком, поверх которой была накинута короткая серая куртка. Завязанный вокруг шеи белый шарф лежал мягкими петлями; черные туфли были начищены до ослепительного блеска. Седеющие волосы были коротко подстрижены, зато он носил длинные ухоженные усы с золотыми бусинами, украшавшими кончики.