Приключения Конан Дойла

Рассел Миллер

На другой день ему удалось повидаться с братом: 3-й британский корпус стоял наподалеку на левом фланге австралийцев, и Иннеса пригласили на ланч. Затем Дойлы отправились на обед в офицерскую столовую. Это было ночью накануне решающего наступления на линию Гинденбурга, взятие которой по сути означало бы конец войны.

На следующее утро группа Дойла отправилась на передовую. По дороге навстречу им шли раненые австралийцы. Среди них шла и первая партия пленных: “Жалкие, как побитые собаки, без тени благородства в лице и осанке. Никакого сочувствия эти презренные существа не вызывали”. Когда ехать дальше на машине стало невозможно, пошли пешком. Вскоре добрались до батареи британских гаубиц и “под нашими собственными ревущими снарядами

оказались всего в тысяче ярдов от линии Гинденбурга”. Батарея вела бой уже шесть часов. Австралийский артиллерийский капитан предложил провести их до наблюдательного пункта, и Конан Дойл немедля согласился, рассматривая это как “исключительное везение”.

Наблюдательным пунктом оказался поврежденный танк; вокруг танка орудовал с инструментами его экипаж, горевший желанием продолжить наступление. К большому сожалению Дойла обзор был невелик, хотя он и смотрел в полевой бинокль. Все кругом грохотало и дымилось, но толком разглядеть “великое сражение, в котором дети света загоняли в землю темные силы”, ему не удалось.

Внезапно проснулась немецкая артиллерия. Ее целью явно был подбитый танк. Снаряды падали все ближе, и пришлось спешно ретироваться. Все тот же капитан пригласил их в блиндаж, где журналистов угостили чаем и вяленым мясом. Дойл чувствовал к этим “веселым храбрецам” искреннюю признательность, но был, впрочем, несколько обескуражен, когда один из солдат предложил ему купить часы — у него на руке болталось аж четыре штуки, а несколько пленных немцев смотрели на эти часы с каким-то очевидно личным интересом.

По дороге назад, уже из машины, они наблюдали страшные сцены, которыми изобилует любая война. “Мы прокладывали путь сквозь людские потоки — американцев, австралийцев, англичан, немцев. И тут произошел совершенно ужасный случай… Мы на миг притормозили, чтобы подобрать две немецкие каски, валявшиеся у обочины… когда недалеко впереди, за поворотом раздался сильный взрыв”. Мгновение спустя глазам предстало жуткое зрелище: “На дороге валялись искалеченные лошади, шеи их вздымались и опадали, а рядом лежал изувеченный человек, весь залитый кровью, и два его остекленевших глаза уставились в небо”.

Миновав Тампле, они выбрались на шоссе и какое-то время ехали мимо колонны пленных немцев. Разве можно было сравнить, писал Дойл, “благородные, твердо очерченные соколиные лица” австралийских солдат с “бесформенными бычьими подбородками и насупленными бровями немецких мужланов? Стадо скотов, а не людей”.

Дойл очень высоко оценил “бесшабашных лихачей” из Австралии. В тот же вечер, по возвращении, ему представился случай выступить перед ними. Собралось около 1 200 человек, и он произнес речь, восхваляющую их “замечательные подвиги”, но не преминул также отметить, что 72 процента общего численного состава и 76 процентов потерь приходятся на долю англичан. Он подчеркнул: именно солдат из Англии, а не вообще британцев.

Итогом всех его поездок стала шеститомная история: “Британская кампания во Франции и Фландрии 1914–1918”. Дойл очень надеялся, что она завоюет ему репутацию военного историка, но ожидания эти не оправдались. Каждый последующий том вызывал у публики все меньший интерес. Возможно, люди устали от войны и не хотели возвращаться к этой теме. Возможно, сыграла роль жесткая цензура и недостаточная информированность автора, а также перегруженность текста всевозможными деталями. В “Таймс” вышла рецензия, где “с сожалением” было отмечено, что продраться сквозь сотни страниц практически невозможно, что события описаны далеко не самым объективным образом (тут автор статьи признавал, что у Дойла был очень ограничен доступ к информации), и долгой жизни его творению, увы, не суждено.

Дойл отнесся к провалу как к “самой крупной и незаслуженной литературной неудаче” в своей жизни. Его можно понять — он вложил в эту книгу огромные усилия и писал ее с самыми искренними намерениями. Коротко говоря, он пытался отстоять очень простую мысль: “Британия не ослабела.

Она все еще остается старой Британией”.

Конан Дойл считал, что именно война отняла у него двух самых близких ему мужчин — сына и брата, хотя ни тот ни другой не погибли непосредственно в боях. 28 октября, за две недели до подписания перемирия и незадолго до своего двадцатишестилетия Кингсли Конан Дойл скончался от пневмонии в больнице Святого Фомы в Лондоне. Его отозвали с фронта в ноябре 1917 года, поскольку в госпиталях Британии не хватало врачей. Он стал жертвой “испанки”, разразившейся по всему миру и унесшей больше жизней, чем война. Его отец был убежден, что ранения, полученные Кингсли на Сомме, так ослабили его, что у организма не было сил справиться с болезнью. Его похоронили рядом с матерью, на кладбище неподалеку от “Подлесья”.

А четыре месяца спустя, 19 февраля 1919 года, умер Иннес. Он находился в Бельгии, и эпидемия настигла его там. У Иннеса осталась жена и два сына. И вновь Дойл утверждал, что именно война подкосила его брата.

Как ни велика была скорбь Конан Дойла, он сумел найти утешение. Теперь он твердо уверовал, что его сын и брат лишь перешли “на другую сторону” и вскоре дадут о себе знать.

Часть III

СПИРИТУАЛИЗМ

Глава 19

На пути к спиритуализму

СПИРИТУАЛИЗМ, ТО ЕСТЬ ВЕРА В ТО, ЧТО ДУХИ покойников могут общаться с живыми, возник в США. Разумеется, речь идет о новом религиозно-философском течении, а не о верованиях наших предков, бытовавших с древнейших времен.

В марте 1848 года Джон Фокс, фермер из Канады, перебрался в Хайдсвиль, на севере штата Нью-Йорк. С ним переехали жена и две дочери, четырнадцатилетняя Маргарет и одиннадцатилетняя Кейт. Через несколько дней они стали слышать странные звуки по ночам — стуки, скрипы и удары. Как-то раз Кейт проснулась с воплем: чья-то холодная рука гладила ее по лицу. Сестра ее, в свою очередь, заверяла, будто кто-то утаскивает у нее по ночам одеяло, а мать говорила, что по лестнице на чердак беспрерывно ходит нечто невидимое.

Джон Фокс по простоте душевной решил было, что это сквозняки — обычное дело в старых домах. Впрочем, стали простукивать стены. И тут младшая дочь обратила внимание на то, как странно отзывается стена — на три стука она трижды стучит в ответ. Кейт дважды хлопнула в ладони — раздался двукратный ответный стук. И тогда девочка сказала родственникам, что нечто или некто пытается с ними пообщаться. Миссис Фокс спросила у “духа”, сколько лет Кейт и сколько Маргарет. Ответы оказались верны. Джон Фокс в растерянности призвал соседей, чтобы они засвидетельствовали таинственное явление. Те поначалу не поверили, а потом сами убедились: “дух” и им на все вопросы отвечал правильно. Составили простенький алфавит, используя все тот же метод стука, и выяснилось, что отвечает некий торговец, ограбленный и убитый в этом доме несколько лет назад.

Новость моментально распространилась по округе, и семья Фокс не замедлила извлечь из этого выгоду. У девочек тут же обнаружился дар медиумов, и в доме стали регулярно устраивать платные демонстрации, на которые приходили толпы любопытных. Потом оборотистое семейство стало разъезжать по стране; навык общения с потусторонними силами креп: духи мелькали за занавесками, по сцене столы кружились. Газеты писали обо всем этом весьма скептически, но нашлись и сторонники, из числа весьма влиятельных граждан. Среди них были, в частности, писатель Фенимор Купер и основатель “Нью-Йорк трибьюн” Хорас Грили, знаменитый газетный магнат. У Грили погиб сын, и он пригласил сестер в свой дом в Нью-Йорке в надежде установить с ним связь. Вскоре после этого Грили опубликовал открытое письмо в своей газете, где клятвенно заверял, что сестры действительно могут общаться с духами. После этого популярность их чрезвычайно возросла.