Приключения Мишеля Гартмана. Часть 1
Шрифт:
— Ну, так вы и пришли.
— Кажется.
— А я так знаю это наверно. Но извините, мой вопрос может быть нескромен; вы пришли не на любовное свидание?
— Нет, не совсем. Я привез письмо, которое обещал отдать в собственные руки одному из ваших офицеров.
— Вы как будто нас знаете?
— Очень мало. Вы, кажется, принадлежите к отряду альтенгеймских вольных стрелков?
— Я имею честь служить сержантом в этом отряде, который я не считал столь известным. Как зовут офицера, к которому у вас письмо? — продолжал он серьезнее.
— Люсьен
— О! О! Наш хирург! Если б я знал это ранее, письмо давно было бы отдано.
— Это как?
— Наши лазутчики следуют за вами с той минуты, как вы остановились на перекрестке. Мы видели, как вы позаботились о вашей лошади, и это, признаюсь, внушило мне к вам некоторое уважение.
— Как, вы следили за мною? А я ничего не слыхал!
— Ремесло наше состоит в том, чтоб нас никогда не видали и не слыхали, если мы этого не захотим.
— Это правда.
— Присядьте на этот бугорок, дайте мне ваше оружие и подождите меня минуту.
— Я очень желаю присесть. Оружия у меня нет, я приехал как друг.
— Вы мне нравитесь, товарищ, и мне хотелось бы покороче познакомиться с вами, хотя ваше произношение мне не совсем нравится.
— Я родился в Баварии от французских родителей и сердцем француз.
— Тем лучше для вас; если так, я вас не оставлю.
— Мне непременно нужно видеть Люсьена Гартмана сию минуту; повторяю вам, вопрос идет о чрезвычайно важном деле.
— За этим дело не станет, мой новый друг, вы увидите его сию минуту. Кстати, как вас зовут?
— Карл Брюнер, к вашим услугам.
— Подождите.
Он поднес к губам инструмент странной формы, висевший у него на шее на стальной цепочке, и послышался три раза крик совы.
Ружья исчезли. Никакой шум не нарушал тишины; наши два собеседника казались одни на прогалине.
— Какое прекрасное у вас дарование! — сказал Карл Брюнер.
— Какое дарование?
— Вы с таким совершенством закричали как сова.
— Что же делать, любезный друг, мы ведь ночные птицы, — продолжал он могильным голосом, — и поем как они. Любезный Карл Брюнер, решительно вы мне нравитесь все более и более; если вам придет когда-нибудь охота сделаться вольным стрелком, вспомните обо мне. Меня зовут Петрус Вебер.
— Благодарю, сержант. Но для чего вы говорите это таким мрачным голосом?
— Ах! Милый друг, у меня есть сердечные горести домашние печали.
— У вас?
— Боже мой, да!
— Вы шутите?
— Нет, это так. Жизнь, которую мы ведем, имеет ужасные требования; нам запрещено курить ночью и у нас совсем нет пива. Мы должны утолять жажду чистою водою из ручья, а в этом напитке совсем нет вкуса, — прибавил Петрус, печально качая головой. — Мною овладела страшная тоска. Ах, когда я увижу портерную «Город Париж»! Но оставим это. К чему думать о том, чего не существует более? Метастазий говорит — вы не знаете по-итальянски и я переведу вам: «Не может быть большей горести, как вспоминать в нищете о счастливом времени».
— Знаете
— Я всегда такой, — ответил Петрус погребальным голосом.
— Ну, мой новый друг, я вовсе не нахожу вас забавным.
— Благодарю; у вас нет ничего, чтоб выпить?
— Нет, и уверяю вас, что я сожалею об этом.
— А я-то! — сказал Петрус, поднимая глаза к небу. В эту минуту послышался шум и почти тотчас явился Люсьен.
На молодом человеке был почти такой же костюм, как на Петрусе. Он поспешно подошел к своему другу.
— Что тебе нужно? — спросил он.
— Мне ничего. А вот этот господин привез к тебе письмо.
— Письмо, ко мне? — сказал Люсьен, рассматривая Карла Брюнера.
— Да, — ответил тот, который тотчас встал.
— Кто вы, друг мой? Я вас не знаю.
— Это правда, но я имел честь видеть вас несколько раз; я служил у господина Жейера.
— Богатого страсбургского банкира?
— У него.
— Это он вас послал?
— Нет. Я могу даже вас уверить, что если б он подозревал, что я еду к вам, то я был бы убит на дороге.
— О! О! Господин Жейер…
— Да, но дело теперь идет не о нем.
— Но кто же вас послал?
— Ваш отец.
— Итак, письмо, которое вы должны мне отдать…
— Это письмо от него. Я прибавлю даже, что время не терпит отлагательства, каждая минута, которую мы теряем, может быть причиною непоправимого несчастья.
— Дайте это письмо, друг мой.
— Пожалуйте мне ножик.
— Ножик! Это для чего?
— Вы увидите.
Петрус вынул ножик из кармана и подал Карлу Брюнеру.
— Вот, милый друг, — сказал он, — он не велик, как вы видите, но режет хорошо.
— Благодарю, — отвечал молодой человек.
Он расстегнул жилет, распорол подкладку во всю длину и вынул бумагу, старательно запечатанную, которую подал Люсьену.
— Вот ваш нож, — отвечал он, подавая его Петрусу, который положил его в карман.
Люсьен вертел письмо в руках.
— Как быть, — прошептал он, — как достать огня? Нам запрещено разводить огонь.
— Не тревожься, сказал Петрус, — я отведу тебя в такое место, где ты можешь читать сколько хочешь; а вы, товарищ, — обратился он к Карлу Брюнеру, — идите возле меня. Моя дружба к вам так сильна, что если вы удалитесь на секунду, я думаю, черт меня дери! что мое ружье само выстрелит в моих руках.
— О! Я не намерен бежать, будьте спокойны; притом мое поручение еще не исполнено.
— Может быть, любезный друг, но предосторожности хорошо принимать всегда.
Люсьен и Карл Брюнер пошли за Петрусом. Он повел их через прогалину во всю длину, и около десяти минут идя по лесу, они остановились у одного места, где развалины белелись при лунном сиянии.
Петрус, сделав знак товарищам, чтоб они последовали его примеру, начал деятельно расчищать землю и скоро обнаружились первые ступени лестницы.