Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2
Шрифт:
Чтоб сохранить свободу действий и движения, необходимую для партизанской войны, которую он собирался вести, Мишель не взял ни одного из мулов, отбитых у неприятеля, он ограничился тем, что велел своим людям наполнить сумки и патронташи, в уверенности, что всегда достанет, когда понадобится, необходимые съестные и боевые припасы.
Когда углубились в лес метров на сто, Мишель скомандовал «Стой!», поставил двух часовых, чтоб не быть застигнутым врасплох, остальным волонтерам посоветовал воспользоваться этими несколькими минутами для отдыха, так как они тотчас опять должны отправляться далее.
Сказав это, он сел немного в стороне, закурил сигару и стал ждать прибытия Отто фон Валькфельда.
Тот же немедленно по уходе Мишеля отдал приказания другу своему и alterego Конраду, которому сдал на время командование и назначил место, где остановиться ждать его, соблюдая
Пожав руку Отто, Конрад уверил его, что все будет соблюдено буквально, потом стал во главе отряда и дал сигнал двинуться в путь.
Минут через пять партизанский отряд скрылся за бесконечными изгибами дороги.
Тогда Отто фон Валькфельд пошел в лес отыскивать Мишеля.
Поле битвы осталось мертво и пусто в занимавшемся над ним мрачном и пасмурном свете, только стаи воронов с карканьем слетались со всех краев небосклона, чтобы насытиться трупами.
Когда Мишель увидел Отто, он встал и подошел к нему с улыбкой.
— Милости просим, — сказал он, — я не думал увидеть вас так скоро.
— Я знал, что вы с нетерпением ожидаете разговора со мною, и потому поторопился.
— Благодарю.
— Не могу ли я быть вам полезен? Я счел бы это за счастье.
— Пожалуй, и можете.
— Располагайте мною.
— Вы не шутите?
— Честью клянусь.
— Ну, так я скажу вам с полной откровенностью, что хочу просить вас о большой услуге. Как видите, я приступаю к делу прямо, без всяких окольных путей.
— Этот образ действия мне по душе, повторяю, располагайте мною.
— Сядем у подножия этого дерева, там можно будет потолковать о делах, никто нам не помешает, никто и подслушать не может; большая часть моих товарищей спит.
— Как угодно, — ответил Отто и, сев на землю возле него, прибавил: — О чем идет речь?
— Сейчас скажу, сперва позвольте предложить вам сигару.
— Приму с удовольствием.
— Вы знаете меня?
— Понаслышке очень даже, я имею честь знать довольно коротко ваших родных, которые все были ко мне чрезвычайно благосклонны. Я находился в отсутствии в то время, как вы приезжали в отпуск, и вернулся в Страсбург, где поселился около двух лет назад, спустя два дня после вашего отъезда в Африку. Объявление войны вынудило меня удалиться из города, где я не хотел быть заперт, и с той поры вот брожу по горам. Таким-то образом, при всем желании сойтись с вами, я, по странному совпадению, этого сделать не мог, хотя с почтенными вашими родными даже на короткой ноге.
— Случай свел нас сегодня, знакомство сделано, и, с моей стороны по крайней мере, дружба уже есть, — сказал Мишель, протягивая руку.
— И я могу сказать то же, — добродушно ответил Отто, — мы давно уже друзья заочно.
— Именно, я рад этому, могу вас уверить.
— Теперь, когда первый шаг к сближению сделан — мы объяснились относительно наших взаимных чувств, сообщите мне, о чем речь, любезный капитан, мне очень любопытно узнать это.
— Сейчас я удовлетворю вас. Вы, вероятно, не знаете, что о вас рассказывают в горах самые необычайные вещи, в молве о вас правда смешивается с выдумкой в размерах почти равных, и наши добрые мужички составили себе легенду, которую на посиделках рассказывают друг другу с содроганием. Что во всем этом справедливого?
— Как всегда бывает, ничего или почти ничего, любезный друг, если позволите называть вас таким образом. Все сводится к следующему: я происхожу от дворянского рода в Лангедоке, который исповедовал протестантскую веру и, нантским эдиктом изгнанный из Франции, вынужден был искать убежища в Баварии. Когда вспыхнула революция 1793-го, мой дед поспешил заявить свои права на звание француза; он поступил волонтером в Рейнскую армию и с честью участвовал во всех славных кампаниях республики. Под Гогенлинденом он командовал 17-й полубригадою, дрался как лев и получил такие тяжкие раны, что был вынужден отказаться от военной службы — он удалился в свои поместья, где и прожил все время империи. Отец мой и дядя воспитывались в Политехнической школе, первый был капитаном, а второй полковником при Ватерлоо. Как видите, возвратившись по прошествии целого века к французской национальности, мой род мог похвастать своим формулярным списком; но так как все имущество его находилось в Баварии, то наше семейство и не выезжало из этого края, где пользовалось и поныне пользуется большим почетом. По выходе моем из Сен-Сира в 1864-м я поступил прапорщиком во 2-й полк зуавов и отправился в Африку. В конце 1868-го я ожидал производства в капитаны. Как видите, я точно передаю факты.
— Еще бы! Вы говорите, словно памятная книжка, — со смехом возразил Мишель.
— Передо мною открывалась блестящая военная карьера, когда однажды я был приглашен к генерал-губернатору в Константине, где в то время стоял
— Постойте! — вскричал Мишель. — Я помню эту историю, она страшного наделала шума в колонии. О! Если вы ее герой, то я знаю вас, я сам находился на этом вечере, тогда я был поручиком 3-го полка зуавов.
— Стало быть, вы знаете, как все произошло?
— Еще бы не знать! Изобличив мошенника на месте преступления, так как он, защищаясь, осмелился нанести вам жестокое оскорбление, вы на другое утро подали в отставку и через четыре дня послали ему вызов. Несмотря на все усилия генерал-губернатора замять эту постыдную историю и отклонить дуэль между вами и подлецом, который нанес вам обиду, поединок состоялся, и вы положили противника на месте, проткнув его шпагою насквозь.
— Совершенно верно, друг мой.
— Но что же потом было, любезный граф? Кажется, я припоминаю вашу фамилию и титул, которые вы носили тогда.
— Не стану далее сохранять инкогнито с вами, я действительно граф Танкред де Панкалё, — с достоинством сказал он.
— Мне незачем уверять вас, что это останется между нами; для всех вы будете по-прежнему капитан Отто фон Валькфельд.
— Я просил бы вас об этом. По важным причинам, которые вы скоро узнаете, мне на первый случай необходимо оставаться неизвестным. Убив противника, я поспешно оставил Алжир, не останавливаясь, проехал Францию и вернулся в Баварию, с твердым решением ноги не ставить на родную почву, пока наше несчастное отечество не избавится от рокового человека, который не только угнетал его, но еще унижал в глазах чужестранцев, всегда готовых радоваться и способствовать нашему позору и нашим бедствиям. Я очень богат. Сирота с раннего детства, я поступил в военную службу по наклонности и для того, чтобы с пользою служить отечеству; но у меня сто тысяч годового дохода, что во всех странах составляет очень значительную сумму, в Баварии же считается богатством княжеским. Итак, я удалился в принадлежащий мне великолепный замок в нескольких милях от Мюнхена и вел там жизнь самую приятную, самую счастливую, о какой можно мечтать в этом подлунном мире. Однажды, во время прогулки, я встретил молодую девушку, которая также гуляла об руку с отцом. Девушка была прекрасна, чиста, невинна, я полюбил ее. Вы с трудом поверите, друг мой, но девушка эта никогда не знала о моей любви к ней, никогда я не старался найти доступ в дом отца ее, что, однако, было мне очень легко, никогда я не хотел видеть ее иначе, как издали, молча любить ее, поклоняться ей, скрываясь в толпе, и охранять ее с братской заботливостью — словом, это чувство, чисто платоническое, было для меня очаровательною мечтою, которую я опасался рассеять, узнав ближе предмет ее. Молодой баварский офицер был менее деликатен и смелее меня. Он задумал поступок гнусный и коварный свой план привел в исполнение с возмутительным цинизмом. Словом, — прибавил капитан мрачным тоном, — он внес горе в почтенное семейство, до тех пор такое счастливое, соблазнил невинное дитя, увез ее и, когда она сделалась матерью, бросил самым бездушным образом. Это вечная история девушек, обманутых низким соблазнителем, повторять ее ни к чему. Мое горе было страшно; я чуть не умер и дал себе клятву отмстить подлецу, погубившему ту, которую я любил такою святою любовью. Не теряя ни минуты, я принялся за дело. Но молодая девушка не впала в уныние, когда была брошена, не поддалась разного рода советам, которыми со всех сторон старались увлечь ее, она словно росла нравственно по мере того, как подавляло ее несчастье, и душа ее, очищенная страданиями, стала сильна и тверда; она также приняла решение мстить. Она не изменила своей задаче. Оставаясь безукоризненна, она употребила все средства для достижения своей цели без малодушия, без колебаний и с ловкостью, умением и постоянством, которых я никогда не подозревал бы в этом кротком, молодом и нежном создании, и я, с своей стороны, стал следить за презренным соблазнителем. Вот уже четыре года, как продолжается эта борьба, а между тем ни я, ни молодая женщина, мы не достигли желаемой цели. Теперь, благодаря несчастным событиям, которые вдруг возникли и все потрясли во Франции, успех для меня просто вопрос времени и вскоре, надеюсь, увенчает наши старания; я говорю «наши», хотя молодая женщина даже теперь не подозревает моего существования и мы действуем порознь, без всякого соглашения между собою.