Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2

Эмар Густав

— Я не так подозрителен, как вы, любезный друг. Передо мною бумаги, в которых сомневаться нельзя, далее того я не иду: истина едина.

— Это заблуждение, друг мой, вещь может казаться справедливою до очевидности и все-таки не быть истиною.

— О! О! — улыбнулся Отто.

— Смейтесь сколько хотите, любезный Отто, но это так. Даже в мире вещественном мы видим в африканской пустыне мираж, в Сицилии фата-моргану, и мало ли где что еще! Обман чувств полный. Почему же не допускать того же в мире отвлеченном? Мне приходят на память умные слова старого жандармского капитана, с которым случай свел меня однажды в Париже. «Не доверяйте, — говорил он, — людям, у которых бумаги в большом

порядке — величайшие мошенники всегда имеют под рукою неопровержимые доказательства их невинности. Честные же люди, напротив, почти всегда попадают впросак, потому что, полагаясь на чистую совесть, не думают, чтоб им было чего опасаться, и не запасаются даже необходимыми документами. Во все долгое время моей служебной деятельности я всегда действовал согласно этому правилу и не имел повода раскаиваться. Из десяти раз девять оказывались мошенниками арестованные мною люди, у которых бумаги были в величайшем порядке, тогда как противное всегда случалось с людьми честными».

— Так вы заключаете из этого, любезный Мишель, что господин Дессау шпион?

— О! Нет, так далеко я не захожу, сохрани меня Боже! Только, признаться, я мало доверяю ему, он мне подозрителен, и, пока не получу доказательства в том, что обманываюсь, я не переменю мнения на его счет ни за что на свете.

— Однако надо же прийти к какому-нибудь заключению. Что вы намерены делать?

— Совсем не знаю, я не принял еще окончательного решения. Однако на первый случай, пока лучше не узнаем это загадочное лицо, я полагаю, хорошо будет зорко следить за ним не показывая ему вида. Кто знает, какое неожиданное открытие готовит нам будущее относительно него?

— Честное слово! Ваша недоверчивость привела бы в отчаяние самого Фому неверующего.

— Ошибаетесь, друг мой, с моей стороны нет недоверия, нет и упорства, это просто осторожность, вот и все.

— Вопрос, поставленный таким образом, принимает очень важное значение, и я не беру на себя оспаривать его. Поступайте, как думаете, любезный Мишель. Вы были избраны главным начальником, на вас лежит вся ответственность, следовательно, вам одному судить, какие меры предосторожности надо принимать для общей безопасности и успеха нашего смелого предприятия.

— Одно, несомненно, — вмешался Людвиг, — это что пруссаки должны быть взбешены против нас из-за хлопот, которые мы с самого начала войны причиняли им в горах, где продержались до сих пор, несмотря на все их усилия нас вытеснить. Пруссаки особенно упорны и мстительны — эти два порока доведены в них до предела. Очевидно, они горят нетерпением блистательно отплатить нам за бесчисленные поражения, которые понесли от нас. Не надо давать им этой радости. Дней через пять, а самое большее через десять мы будем в виду французских аванпостов. Стыдно было бы нам потерпеть неудачу почти в гавани, когда до сих пор управляли нашим челноком так счастливо. Я со своей стороны присоединяюсь к мнению Мишеля, одобряю заранее все меры, которые он сочтет нужными, и первый подам пример полнейшего повиновения, тем более что я привел этого молодца сюда, в чем теперь сильно раскаиваюсь. Близок локоть, да не укусишь, — прибавил он, покачав головой.

— Решено, вы вольны, любезный Мишель, и теперь и впредь поступать по своему усмотрению. Дело это касается одного вас, мы даем вам полную власть поступать, как заблагорассудите.

— Благодарю, друзья мои, впрочем, будьте покойны, я сумею согласовать заботу о нашей безопасности с уважением, должным соотечественнику, насчет которого могу ошибаться.

Он вернулся с двумя товарищами к тому месту, где Дессау ждал исхода тайного совещания трех партизанских начальников.

Во время их продолжительных прений банкир так добродушно

разговаривал с волонтерами, которые привели его, что совершенно очаровал этих честных людей, и нисколько, по-видимому, не беспокоился насчет того, что говорилось о нем в нескольких шагах. Но внимательный наблюдатель подметил бы, что порой мускулы в лице его содрогались нервно и брови слегка хмурились, между тем как взор раза два-три устремлялся через очки на офицеров, сверкая огнем, который тотчас мерк опять. Эти признаки тревожного состояния духа, которого он не мог скрыть, оправдывались, однако, вполне странным положением, в какое он попал, тем более что, согласно собственному его заявлению, всякое недоразумение могло быть вопросом жизни и смерти.

Впрочем, кроме этих нервных содроганий мускулов, ни в наружности его, ни в обращении не произошло ни малейшей перемены, голос его звучал все так же ровно и тихо, улыбка все так же была на губах.

— По желанию вашему, — сказал Мишель, возвращая ему бумажник, который все время не выпускал из рук, — мы тщательно осмотрели ваши бумаги, и я ставлю себе в обязанность заявить вам, что все в надлежащем порядке. Я рад этому результату, который убеждает нас, что мы были полезны соотечественнику и честному человеку.

— Господа, — ответил Дессау, кланяясь, — я вполне понимаю, сколько настоящие обстоятельства требуют осторожности и предусмотрительности, и потому поспешил сам снабдить вас всеми сведениями, какие вам были нужны.

— Мы признаем это и очень вам благодарны, — ответил Мишель немного сухо, — поверьте, нам было бы прискорбно, если б малейшее сомнение возникло в уме нашем против вас. Теперь остается только спросить у вас, как нам довершить начатое.

— Я не совсем понимаю ваш вопрос, — возразил Дессау с поклоном.

— Не удивляюсь этому. Вы, вероятно, имеете в виду как можно скорее оградить себя от преследований пруссаков?

— Разумеется, это мое живейшее желание. Не скрою от вас, что я захватил с собою большую часть моего состояния и что в моей тележке такие ценности, которые мне вовсе не хотелось бы видеть в руках наших хищных врагов. Они не задумываясь бы ограбили меня, если б я был так несчастлив, что попался к ним в лапы.

— Я понимаю это опасение; для вас крайне нужно уйти в самый короткий срок от случайностей войны. Вы, должно быть, уже решили, в какой именно город вам удалиться?

— Как только выберусь из Эльзаса, я направлюсь к северу и постараюсь достигнуть Лилля или Дюнкерка.

— Очень хорошо, стало быть, главное для вас теперь выбраться как можно скорее из Эльзаса.

— Разумеется.

— Так дорога открыта перед вами.

— Каким образом?

— Вы не более как в тридцати милях от Бельфора, что составляет два дня пути самое большее; неприятеля вам опасаться нечего, потому что мы находимся между ним и вами; только в окрестностях города начнется для вас опасность, так как немцы обложили его теперь и осаждают. Но против этой опасности вы можете принять меры, легко обогнете город, и тогда ничего не помешает вам принять такое направление, какое вы сочтете нужным. Одно я посоветовал бы вам для вашей же пользы, это скорее отправиться в путь — сегодня, если возможно.

Лицо Дессау омрачилось, он слегка нахмурил брови и грустно покачал головою.

— Я вижу с прискорбием, — возразил он голосом взволнованным, — что, несмотря на все мои старания, успел внушить вам очень мало доверия.

— Ошибаетесь, милостивый государь. Что могло привести вас к такому заключению?

— Ваши собственные слова.

— Мои слова? Кажется, в них нет ничего оскорбительного и советы, которые я вам даю для вашей же безопасности, доказывают, какое горячее участие мы с товарищами принимаем в вас.