Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2

Эмар Густав

— О, Боже мой! — грустно возразил Дессау. — Я не жалуюсь; страшные бедствия, которые вдруг обрушились на нашу несчастную родину, оправдывают в известной степени дух недоверия, помимо нашего ведома вкравшийся между нами с некоторых пор и совершенно изменивший наш природный нрав, еще за несколько месяцев назад такой откровенный и доверчивый. Окруженные шпионами, втирающимися повсюду, даже в семейный круг, каждый незнакомец, будь он даже француз, если не враг нам, то, по крайней мере, человек, который возбуждает подозрение и за всеми поступками которого следует

зорко наблюдать.

— Однако, милостивый государь…

— Да ведь я не жалуюсь, — перебил он с горечью, — я только излагаю факт, к несчастью несомненный. Обстоятельства требуют этого, мне остается только преклонить голову и покориться судьбе. Доброжелательные советы ваши, в сущности, только искусно прикрытое решение удалить меня — словом, вы не доверяете мне и отказываете в вашем покровительстве. Я покоряюсь этому приговору, как он ни жесток. Через час я оставлю ваш лагерь, и будет со мною, что Богу угодно! Тем не менее, я уношу в душе, могу вас уверить, неизгладимое воспоминание об оказанной мне услуге и горячую признательность.

Сказав это с невыразимым достоинством, Дессау отвесил офицерам поклон, повернулся и отошел на несколько шагов.

Мишель остановил его движением руки. Он не знал, что думать, ему казалось невозможным играть роль с таким искусством, он сам негодовал на себя за суровость к человеку, который ничем с своей стороны не вызвал подобного обращения.

— Позвольте еще одно слово, — сказал он.

— К вашим услугам. Что вам угодно от меня? — ответил банкир, возвращаясь медленно и как бы нехотя.

— Я смущен тем, как ложно вы истолковали мои слова. Вы приписали недоверию то, что в моих мыслях было одним изъявлением искреннего участия к вам. Я сейчас докажу вам это.

— К чему? Я не имею никакого права требовать от вас объяснения.

— Быть может, но моя честь велит дать вам его.

— Так я вас слушаю.

— Вы мне выразили желание как можно скорее найти убежище от преследований неприятеля. Я объявил вам тогда, что Бельфор в тридцати милях и расстояние это вы легко проедете в два дня.

— Совершенно справедливо.

— Знаете ли вы, сколько нам нужно времени, чтобы добраться до Бельфора?

— Признаться, не имею никакого понятия, вероятно, те же два дня?

— Ошибаетесь, нам понадобится добрая неделя.

— Неделя, чтоб пройти тридцать миль! — вскричал он с изумлением.

— По крайней мере, а может быть и больше.

— Вот чего я совсем не пойму.

— Потому что вы не сообразили хорошенько. С нами громадный обоз, множество женщин, детей и стариков, к тому же мы должны продвигаться вперед с величайшей осторожностью, постоянно наблюдать за каждым движением неприятеля и быть наготове сразиться с ним. При таких условиях нам невозможно делать более трех, четырех миль в день, однако мы приходим на бивак измученные и едва имеем довольно сил, чтоб готовить ужин и принять к ночи необходимые меры безопасности.

— Простите, я не военный и никогда не был им; что вы мне сообщаете, для меня новость, потому я и впал в заблуждение.

— Если, вместо того

чтоб ехать вперед один, вы предпочитаете подвергаться с нами опасностям, которые грозят нам ежеминутно, мы с удовольствием примем вас и постараемся, чтобы вам было по возможности приятно с нами, только взвесьте то, что путешествие ваше продлится недели две, быть может.

— Положим, — сказал он задумчиво, — но если я теряю относительно быстроты, то выигрываю относительно безопасности; итак, вся выгода на стороне этого решения. Главное для меня не столько быстро достигнуть цели, сколько добраться до нее без риска. Благодаря вам, правда, я избавлен от страха, что на меня нападут сзади, но кто поручится, что, не зная дорог, я прямо не наткнусь, ничего не подозревая, на какой-нибудь прусский отряд фуражиров?

— Такая случайность возможна, я должен сознаться, но вы один судья в вопросе, касающемся лично вас, взвесьте все доводы за и против и решите, что для вас лучше.

— Признаться, — ответил Дессау с веселою улыбкой, — когда мы пришли к соглашению, ведь мы теперь понимаем друг друга, не правда ли?

— Вполне, милостивый государь.

— Я не вижу, зачем долее колебаться принять любезное предложение, которое удобно мне во всех отношениях. Под защитою ваших штыков я ничего не боюсь, а долго ли, коротко ли будет мое путешествие, для меня все равно, как скоро я застрахован от несчастной случайности. Итак, решено, я остаюсь, позвольте поблагодарить вас.

— Однако мы не ручаемся, — с улыбкой возразил Мишель, — чтобы путешествие ваше совершилось без неприятных случайностей. Мы можем обещать только, что вы разделите нашу участь и воспользуетесь одинаковыми средствами к спасению.

— Так я и понимаю это, будущее никому неизвестно, — сказал Дессау со свойственной ему двусмысленной улыбкой.

— Надеюсь, что во все время нашего путешествия вы сделаете нам честь обедать с нами.

— С удовольствием, — добродушно ответил Дессау, — но с непременным условием, предупреждаю вас.

— Что это за условие?

— Позвольте мне поступать, как это водится в некоторых провинциальных городах.

— Как же?

— Я оставляю за собою право принести свое кушанье к общему столу. В тележке у меня кой-какие съестные припасы и напитки, которыми вовсе пренебрегать не следует, а между тем они пропадут задаром, если вы не примете моего условия.

— За этим дело не станет, — согласился Мишель смеясь, — мы принимаем его тем с большим удовольствием, что наши припасы крайне скромного свойства.

После этих слов пожали друг другу руки и разошлись. Дессау сел в свою тележку, а начальники продолжали осмотр.

Повозок оставили всего двенадцать, а число лошадей в каждой было удвоено; таким образом, партизанский отряд мог действовать свободнее и был избавлен от лишнего наблюдения, часто очень стеснительного.

— Ну, — спросил Отто у Мишеля, когда они вернулись на свою квартиру по окончании осмотра, — переменили вы теперь мнение об этом достойном банкире-еврее?

— Вы требуете откровенного ответа?