Приключения непослушных Морозят
Шрифт:
– Перваши, попрошу подойти сюда, – проскрипела вторая наставница, и кора ближайшего дерева треснула.
– У, Холодрыга вредная, – прошептал один вторыш (что на человеческом языке означает второклассник). И, заметив удивленные выпуклые глазенки перваша, пояснил:
– Это мы так ее зовем – Холодрыгой. В прошлом году я не успел поморозить человека, она меня так куснула, что я еле очухался…
Увидев, что все ждут их, а Холодрыга бросает острые взгляды на его собеседника, вторыш заторопился:
– Иди скорее, а то нам попадет…
И, обернувшись на бегу,
– А в дома и автобусы за людьми ты ни за что не залетай. Растаешь…
Несколько озадаченный и даже напуганный, Морозик шмыгнул в сторону собратьев.
С неба полилась нежная синь сумерек, когда морозята во главе с Холодрыгой вылетели на свои первые уроки. Они выпорхнули из родного привычного леса в поле. Далеко впереди сверкал огнями большой город, полный людей, машин, домов.
В Морозике вместе с робостью перед неизвестным нарастали восторг и радостное удивление. Он чувствовал в себе доброту и желание обнять этот холодный, сияющий под светом луны мир.
Холодрыга то рассыпалась на мелкие снежинки, то свивалась в трескучий комок или, невидимая, давала о себе знать колкими прикосновениями. И все это время вытянутые многоугольники ледяных глаз следили за воспитанниками.
Холодрыга не была злой. Просто с детства она усвоила раз и навсегда правило жизни – делать хорошо свое дело. Зима должна быть зимой! А для этого надо, отбросив сантименты, морозить все вокруг, чтобы тепло не могло просочиться в их ряды и нанести урон холодам. Такой философии жизни она придерживалась и поэтому испытывала жгучую ненависть ко всему, что не укладывалось в ее понятия.
Вот и сейчас, поглядывая на Морозика, она чувствовала враждебную зависть к его наивному восторгу, любви к миру.
– Подожди, голубчик, – мстительно думала она. – Я из тебя дурь вышибу. Ты у меня забудешь и радость, и любовь…
Остальные морозята были истинными детьми Стужи и трескучего Мороза: они были равнодушны, злы, жестоки. И мир в их выпуклых глазах отражался уродливым.
Сверкающий город приближался. Они пролетели над трамваем, прозвеневшим на окраине города. Озорники-морозята стряхнули иней с деревьев в скверике, обмазали морозным клеем металлические ручки на дверях подъездов. Стылый воздух кишел колкими льдинками. Морозята усердно потрескивали, толпой бросаясь на людей, носителей тепла. Холодрыга довольно потирала руки – бойкие перваши в этом году, развитые. Один Морозик не участвовал в этой бессердечной игре. Он облепил ветку дерева и сочувственно глядел на людей, переминающихся с ноги на ногу, вжавших головы в поднятые воротники.
– Ах, зачем эта злость, жестокость? – думал он.
Все замечала Холодрыга. Как раздражал ее Морозик своей непохожестью на остальных!
В школе Холодрыги много слов не тратили. Она знала, как воспитывать таких…
Злой фурией она ввинтилась в Морозика. Раздался громкий треск. Искры посыпались из его глаз. Морозик рассыпался в воздухе сотней колючек, и каждая колючка жгла и кричала от боли. И все было боль. Одна боль, к которой примешивалось сознание несправедливости и бессилия.
Потом он будто окаменел.
Глаза Морозика становились выпуклее и высокомернее. И все больше появлялось в нем ожесточения.
Морозик жаждал вернуть миру боль, которую он испытал. От этой ненависти вернулись душевные силы. Зло трещали колючки. Как гнус в тайге, он искал в человеческой толпе незащищенные лица и руки. Вот женщина сняла варежку, поправить платок. Морозик стрелой ринулся к ней и… остановился.
На пушистом воротнике он увидел глаза. Да, это первое, что он увидел! Они смотрели на него с состраданием. Глаза были слегка вогнуты, окружающий мир вбирали в себя любовно и бережно, не искажая черт. Маленькими, беззащитными выглядели в них люди, обледеневшие деревья. И сам себе он показался слабым.
Что-то дрогнуло в глубине его снегоколючек. Но снова всплыла жестокая обида, от которой с не меньшей жестокостью хотелось сжимать холодом.
– Почему у тебя такие глаза? – высокомерно спросил он, кружа вокруг.
– Это у меня от слез. Нам нельзя плакать. Слезы выедают глаза и растапливают жестокость в морозятах…
Морозинка поднялась с воротника, брызнула в стороны ворохом крупных снежинок.
Что-то необычное было в ее облике! Эта загадка мучила Морозика, какое-то смутное ощущение давно забытого. Даже не ощущение, а смутное воспоминание шевелилось глубоко в колючках. Но что-то мешало этому воспоминанию выплыть со всей ясностью. Ему хотелось ухватить его за шкирку, вытянуть и отбросить, наконец, липкую паутину, которая мешала этому воспоминанию выбраться и прояснеть.
И вдруг он понял: от нее веяло непривычным и опасным теплом. Тем самым теплом, от которого морозята могут погибнуть. Но почему же он не бежит от него? Что с ним происходит, Морозик не понимал.
– А почему ты плачешь?
– Я не хочу всей этой жестокости. Мне жалко морозить зверей, людей, даже деревья, потому что все страдают от сильного холода. Ведь тепло радует всех. Разве не так?
Он почувствовал, что помимо его воли в углах глаз скапливается горячая влага и тает в сердце боль. Морозик плакал. Он плакал оттого, что он услышал созвучные своим мысли, что ему больше не хотелось мстить. Оттого, что сейчас он всех любил и с радостью отдал бы жизнь за глупых жестокосердных собратьев. Он плакал оттого, что еще может плакать, и что он любит губительное для него тепло…
Их снежинки смешались. Это было одно целое. И смотрели друг на друга две пары вогнутых потеплевших глаз. И похожи они были, как глаза брата и сестры, как глаза перестрадавших одной болью. Болью счастья и прозрения!
До них как бы издалека долетел шум города, потрескивание усердных морозят. К Морозику и Морозинке, гневно рассекая воздух, мчалась Холодрыга. Острый взгляд ледяных глаз выражал подозрительность. Чуяла неладное!
– Что возитесь? – скрипнула она. И ледяные колючки брызнули прямо в глаза морозятам. – Непонятно что? Объясняю еще раз…