Приключения осинового кола, или Буратино на Службе Святой Инквизиции

Узкая извилистая римская улочка, испуганно петляя из стороны в сторону, пытается скрыться от всевидящего ока кинооператора — ей невыносимо стыдно. Стыдно за это дырявое (хотя и кружевное) белье, свисающее с перил венецианских балконов, стыдно за ночной горшок, выплеснутый из окна прямо на голову режиссера, когда тот, стоя в кадре, увлеченно распинался о сверхзадаче перевоплощения. Из-за кадра доносится надоедливое пиликанье шарманки, в котором, при некотором желании, можно узнать звуки песни "Аве, Мария", выскакивающие

Появляется старый Карло — к этому моменту он еще не является Папой, но мысленно уже собирается с силами. Рубашка прилипла к его вспотевшему от энергичного музыцирования телу, а борода — к вспотевшей по аналогичной причине шарманке. Карло изо всех сил вертит резную эбонитовую ручку — когда мимо проходят представительницы женского пола, мысли об отцовстве и всяких приятных мелочах, которые этому, по словам сведущих людей, обычно предшествуют, обрушиваются на голову несчастного старика бурным гормональным водопадом. Музыка в такие мгновения заметно набирает темп, затем Карло тяжело вздыхает, и скорострельность пиликающего ящика идет на убыль.

Голос за кадром озвучивает поток сознания будущего отца — ход мыслей также периодически изменяет скорость своего течения, синхронно с музыкой. Это, конечно, несколько сбивает с толку, но зато является оригинальным и неизбитым режиссерским ходом.

Вот уже пятьдесят лет, еще с подросткового возраста, я живу, не зная женской ласки, и компенсирую это верчением ручки моей дорогой шарманки. Ведь, если вертеть ручку достаточно энергично и целеустремленно, женщин уже совершенно не хочется, хотя и ненадолго. А потом — да, потом я опять верчу эту чертову ручку.

На моей правой руке — кровавые мозоли, а недавно она начала отсыхать прямо от плеча. Спереди, у моей шарманки есть крошечное окошечко, и в нем, в маленьком вертепчике, демонстрируются всякие фривольные сценки — конечно, для того, чтобы их хорошенько разглядеть, приходится ложиться на шарманку брюхом, и, дрыгая в воздухе ногами, вытягивать шею. Оттого ослаб мой позвоночник, усох передавленный спинной мозг и село зрение. Соседи смеются надо мною — они говорят, что мне нужно жениться, пока еще не поздно. Конечно, с шарманкой гораздо меньше проблем, чем с женщиной, добавляют они.

Старик мог бы думать еще очень долго — его правая рука была весьма натренирована, но внезапно его размышления прервали двое шедших навстречу горожан.

— Что это за странная надоедливая мелодия, Джузеппе? Она мне что-то напоминает, но никак не могу понять что.

— Я тоже, Джованни, — ответил Джузеппе. — Но, должен сказать, песенка препротивнейшая и весьма приставучая. Я ее определенно где-то слышал.

— А что, если покрутить ручку в другую сторону? — поинтересовался Джованни, и, не дожидаясь разрешения, схватился за ручку со своей стороны и принялся вертеть

— Матерь божья! — ахнул Джузеппе, — Да это же…

— … "Аве Мария" задом наперед! — подхватил Джованни. — Уж я ее узнаю с закрытыми глазами — с нее же каждую ночь у нашего Братства начинается Черная Мес…

— Тсссс! — зашипел Джузеппе.

— Тсссс! — зашипели перепуганные горожане.

— У кого-то тут слишком длинный язык, — пробубнил сидевший поблизости точильщик ножей, задумчиво вертя в руках свежезаточенный тесак.

Джузеппе, преисполненный праведного гнева, набрал в легкие побольше воздуха и закричал хриплым фальцетом:

— Дьявольская машина! Дьявольская машина! Вы все слышали? Этот чертов ящик исполняет "Аве Мария" задом наперед, что наверняка используется для вызывания демонов и прочей мерзости! Этот старик — не иначе как чернокнижник и адепт темного культа, и мы должны немедленно подвергнуть его жестокому наказанию — несите осиновый кол!

— Осиновый кол! Осиновый кол! — завыла толпа. Бедного Карло схватили за руки и ноги и растянули в воздухе наподобие пентаграммы, что послужило лишним аргументом в пользу обвинения.

— В сердце, в самое сердце!

— Зачем в сердце, — возразил точильщик ножей. — Сердце можно съесть. Я слышал, чтобы колдун уж точно умер, нужно обязательно съесть его сердце.

— И выпить кровь.

— Не забудьте про печень! Чур, мне печень!

— Предлагаю воткнуть кол в живот, — подытожил Джованни. — Это значительно продлит мучения злодея, а значит, и педагогический постэффект от наказания. Кроме того, мы сможем изъять внутренние органы, которые нам могут при…

— Тссс! — зашипела улица.

Тут как раз подоспел кол — точнее даже было бы сказать, целое осиновое бревно, наспех обструганное с одного конца — бревну быстро нашли подходящее место в теле старого шарманщика.

— Ну же, чего там? — вопил Джованни — ростом он был маленький, и ему приходилось постоянно подпрыгивать, чтобы увидеть хоть что-то через чужие головы.

— Он напряг брюшной пресс! — натужно сипел Джузеппе, наваливаясь всем телом на бревно с тупого конца. — Какая дьявольская хитрость!

— Брюшной пресс! Брюшной пресс! — восторженно-испуганно подхватила толпа.

— Мерзкий чародеишка! Нас не обхитрить такими дешевыми уловками! — верещал Джованни, подпрыгивая все выше и выше в припадке религиозного безумия. — Пощекочите его кто-нибудь! Воткните ему булавку в акупунктурную точку По-Ху, это вызовет расслабление толстого кишечника! Возьмите Джузеппе за ноги и за голову, и вращайте его вместе с колом наподобие штопора!

— Вот еще колышек! Маленький колышек! — суетилась вокруг несчастного Карло старушка — божий одуванчик с тонким, но тщательно заточенным куском осины. — Ох ты, ах ты, куда же мне его воткнуть?