Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
— Глупо выходить в отставку, — сказал он сам себе. — Послушай, душа моя, — продолжал он, позвав жену, — ну, каким образом Иван Данилович выйдет для нас в отставку?… Он по доброте, пожалуй, на все готов, да чем же мы ему заплатим?
— Ах, мои батюшки, да что ж делать-то? уморить Машу? Он сам видит, что нельзя ее оставить так.
— Да чем же мы заплатим-то за это?
— Чем? Уж он будто такой человек, что будет с нас требовать платы.
— Хм! Из каких же доходов он бросит службу?
— Из каких!.. Ох уж не люблю, как такие вещи говорят!.. Да и
— Ох, вы!
Машенька поуспокоилась. Но отец ее все еще продолжал неспокойно ходить по комнате; вызвал потихоньку Ивана Даниловича и, откашлянувшись, сказал ему:
— Иван Данилович, я вам признательно вперед должен сказать, что мне нечем платить за заботы ваши о Маше… Вы же сказали, что готовы и службу оставить, лишь бы не оставить ее без помощи…
— Нельзя оставить ее в таком положении, — сказал смущенный Иван Данилович.
— Чем же мы заплатим вам за такую жертву?
— Мне ничего не надо.
— Ну, мое дело было сказать.
На другой день полк выступила Иван Данилович взял на две недели отпуск.
Он спокоен, и Машенька спокойна, встает уже с постели весела; но время отпуска прошло. Иван Данилович задумался.
Машенька что-то опять припала.
Несмотря на материнскую прозорливость, мать ее нисколько не понимала ее болезни. Она думал а, что, слава богу, Машеньке гораздо лучше; но отец, спроста, понял, в чем дело.
— Иван Данилович, — сказал он ему, — вы подняли Машу из гроба… а мы вам обязаны по гроб… чем заплатить вам за добро!.. Маша у нас одно богатство… берите хоть ее, если по сердцу.
У Ивана Даниловича слезы выступили из глаз от радости, он бросился на шею к отцу.
В это время вошла мать Машеньки.
— Душа моя, я говорил тебе, что с Иваном Даниловичем придется расплачиваться за вылечку Маши… он просит многонько… словом, все, что у нас есть за душой.
Она испугалась.
— Иван Данилович, — проговорила она, — вы знаете, что мы не имеем состояния, рады отдать вам все, да ведь у нас дочь невеста…
— Вот то-то и есть, что дочь невеста, — сказал отец.
— Так вы сами подумайте…
— Он уж думал об этом.
— Что думал?
Иван Данилович, смущенный, безгласный, бросился к руке.
— Осчастливьте!
— Господи!
И так далее. Машенька вспрыгнула от радости три раза: на шею отца, на шею матери и на шею Ивана Даниловича. Денщик Филат надулся: он думал, что вот тебе раз! Пойдет хозяйство! Да какова-то еще!
V
Женитьба — прекрасная вещь: спросите у всех, которые женились и вышли замуж по душе и живут себе припеваючи в любви и согласии. Но это, говорят, просто счастье: чужая душа, говорят, потемки. Ну, засветите фонарь: друга и посреди белого дня надо искать со свечой.
Иван Данилович женился. Марья Ивановна, несмотря на страшное впечатление, которое производила на нее шпага, висящая у боку его, вышла за него замуж с условием, чтоб он никогда не обнажал этого убийственного орудия
— Помилуй, Машенька, чего ты боишься! — говорил ей Иван Данилович, — ведь это больше ничего, как оффиция.
— Ну, ну, ну, оффиция! Бог с ней! Поставьте ее в угол, Иван Данилович, я боюсь ее.
— Эх, сударыня-барынька, вот этим только вы изволите быть не хороши, что шпагу не любите, — заметил Филат, который всегда вмешивался в беседу молодых супругов, — сами вы посудите, как же барину быть без шпаги?… Не приходится, сударыня; ведь он не арестованной… Видите ли что…
— Ну, разговорился, ступай себе! — прервал его Иван Данилович, который, однако же, привык к радушной бесцеремонности Филата.
— А вот как пошлете за чем, так и пойду. Что ж мне так-то ходить, — отвечал Филат, — на кухне у меня все в исправности; гам я сам за собой хожу; а вот здесь барынька-то еще порядков не знает, так и надо присмотреть, не равно что спросите.
Ивану Даниловичу надоедает присутствие Филата, а Марья Ивановна рада ему; ей все кажется, как будто опасно оставаться одной с мужчиной.
— Не гоните его, Иван Данилович, — упрашивает она, когда Иван Данилович скажет: «Ну, ступай, ступай себе!»
Женившись и отправляясь на новоселье полка, Ивану Даниловичу неудобно было взять с собою женскую прислугу, и потому решили до приезда на место обойтись без нее.
— Да и зачем, — говорил Иван Данилович, — у меня Филат и кухарка и прачка; вот только разве девка будет нужна одевать Машеньку.
— Вот какие пустяки! — возражала Машенька, — как будто я сама не могу одеться!
— Она у меня с малолетства так приучена, что уходов больших за ней не нужно, — прибавляла мать.
Таким образом молодые супруги и отправились в полк, в сопровождении только одного Филата, а Филат тому и рад; потому что он уже начинал горевать и задумываться: уж как заведутся где, думал он, бабы, так там порядка не ожидай!.. это уж такая порода. Удостоверившись же, что все должности остаются при нем, да еще сверх должностей кухарки и прачки возлагается на него должность горничной, — Филат ожил.
Да что они думают, — бормотал он под нос, — велик труд прислужить барыне? Подать умыться или на шею платочек-то подать? Поди-ко-сь! Нет уж, сударыня-барынька, вы не извольте насчет меня беспокоиться; я видел всю прислугу-то девичью; вот только разве манишечек не разглажу… Не разглажу, так выкатаю, так еще и лучше будет, ей-богу, сударыня.
— Манишечку я сама разглажу, — говорила Марья Ивановна.
— Так вот оно и все. А вот что я скажу вам по долгу обязанности. У барина-то теперь вы будете справлять, что я справлял; примерно: чай разливать, вы, сударыня-барынька, взяли на свою ответственность, а не знаете еще, как распоряжаться. Давеча изволили налить и барину в чашку; он и пил, ни слова не сказал вам, верно посовестился сказать на первых порах, что он терпеть не может пить в чашке. Так уж вы извольте ему в стакан наливать. Да и сливок-то простых он не любит, а вы налили ему.