Приключения Родрика Рэндома
Шрифт:
Вид и поведение этого зловредного негодяя столь возмутили меня, что я едва удержался, чтобы не хлопнуть его по башке моей дубинкой; но когда я подумал о своей слабости и о моих врагах на корабле, ждавших лишь случая погубить меня, я обуздал гнев и удовольствовался замечанием, что не забыл его наглости и злобы и надеюсь встретиться с ним когда-нибудь на берегу. В ответ он ухмыльнулся, погрозил кулаком и поклялся, что больше всего на свете мечтает о такой счастливой возможности.
Между тем нам был дан приказ почистить корабль и запастись провизией и водой перед возвращением в Англию, а наш капитан, по той или иной причине находя для себя неудобным вновь посетить в настоящее время свою родину, поменялся местами с джентльменом, который со своей стороны только и помышлял
Когда наш тиран покинул судно и, к невыразимому моему удовольствию, взял с собой своего любимца Макшейна, к борту подплыл в десятивесельной шлюпке новый командир, распустивший над собой огромный зонт и во всех отношениях являвший полную противоположность капитану Оукему; это был высокий, довольно тощий молодой человек; белая шляпа, украшенная красным пером, покрывала его голову, с которой ниспадали локонами на плечи волосы, перевязанные сзади лентой. Его розовый шелковый кафтан на белой подкладке был элегантного покроя с распахнутыми фалдами, не скрывающий белого атласного камзола, расшитого золотом и расстегнутого у шеи, дабы видна была гранатовая брошь, блиставшая на груди рубашки из тончайшего батиста, обшитой настоящими брабантскими кружевами. Штаны из алого бархата едва доходили до колен, где соединялись с шелковыми чулками, обтягивавшими без единой складочки или морщинки его тощие ноги, обутые в башмаки из голубого сафьяна, украшенные бриллиантовыми пряжками, которые своим сверканьем соперничали с солнцем. Сбоку висела шпага, стальной эфес которой был инкрустирован золотом и перевязан лентами, пышной кистью ниспадавшими вниз, а к запястью была подвешена трость с янтарным набалдашником. Но самыми примечательными принадлежностями его костюма были маска на лице и белые перчатки на руках, которые как будто не предназначались для того, чтобы их по временам снимать, но были прикреплены диковинным кольцом к мизинцу.
В таком наряде капитан Уифл — так звали его — и принял командование судном, окруженный толпой приспешников, из коих все в той или иной степени, казалось, разделяли вкусы своего начальника, а воздух был насыщен ароматами, и, пожалуй, можно было утверждать, что счастливая Аравия далеко не столь благовонна. Мой сотоварищ, не видя ни одного лекаря в его свите, решил, что нельзя упускать такой благоприятный случай, и, помня старую пословицу: «дождемся поры, так и мы из норы», — вознамерился тотчас добиться расположения нового капитана, прежде чем будет назначен какой-нибудь другой лекарь. С этой целью он отправился в капитанскую каюту в обычном своем костюме — в клетчатой рубашке и штанах, в коричневом льняном камзоле и таком же ночном колпаке (и камзол и колпак были не весьма чисты), которые, на его беду, сильно пропахли табаком. Войдя без всяких церемоний в святилище, он узрел, что капитан Уифл покоится на кушетке, облаченный в халат из тонкого ситца, а на голове у него муслиновый чепец, обшитый кружевами; отвесив несколько низких поклонов; он начал так:
— Сэр, надеюсь, вы простите и извините и оправдаете самонадеянность человека, который не имеет чести пыть известным вам, но тем не менее является шентльменом по происхождению и рождению и вдопавок претерпел педствия, да поможет мне пог!
Тут он был прерван капитаном, который, завидев его, приподнялся, пораженный необычным зрелищем, а затем, придя в себя, произнес, выражая видом своим и тоном презрение, любопытство и удивление.
— Чорт побери! Кто ты такой?
— Я — первый помощник лекаря на борту этого судна, — отвечал Морган, — и со всею покорностью горячо умоляю и заклинаю вас снизойти и соизволить осведомиться о моей репутации, поведении и заслугах, которые, ей-погу, как я надеюсь, дают мне право занять должность лекаря.
Произнося эту речь, он подходил к капитану все ближе и ближе, пока в ноздри последнего не ударил ароматический запах, от него, исходивший, и капитан с великим волнением возопил:
— Да сохранят меня небеса! Я задыхаюсь! Убирайся вон! Чорт тебя подери! —
На эти вопли в каюту вбежали его слуги, которых он приветствовал так:
— Негодяи! Головорезы! Изменники! Меня предали! Меня обрекли на жертву! Почему вы не уведете это чудовище? Или я должен задохнуться от вони, исходящей от него? Ох, ох!
Испуская эти возгласы, он в беспамятстве опустился на свое ложе; камердинер поднес флакон с нюхательной солью, один лакей растирал ему виски венгерской водой, другой опрыскивал пол лавандовыми духами, третий вытолкал из каюты Моргана, каковой, придя ко мне, уселся с хмурой физиономией и, по своему обыкновению, когда ему наносили оскорбление, за которое он не мог отомстить, начал напевать валлийскую песенку. Я догадался, что он находится в смятении, и пожелал узнать причину, но, не давая прямого ответа, он с большим волнением спросил, считаю ли я его чудовищем и вонючкой.
— Чудовищем и вонючкой! — с удивлением повторил я. — Разве кто-нибудь назвал вас так?
— Погом клянусь, капитан Фифл назвал меня и так и этак… Все воды Тэви{57} не смоют этого с моей памяти! Я и говорю, и утверждаю, и ручаюсь душой, телом и бровью — заметьте это! — что не распространяю никаких запахов, кроме тех, которые надлежит иметь христианину, если не считать запаха тапака, каковой есть трава, прочищающая голову, плагоуханная и ароматическая, а если кто говорит иное, так он — сын горного козла! Что до того, пудто я чудовище, то пусть так оно и пудет! Я таков, каким погу угодно пыло меня создать, чего, пожалуй, не скажу про того, кто дал мне эту кличку, потому что своими причудами и ужимками он изменил свое опличье, переделал и преопразил сепя и польше похож на опезьяну, чем на человека!
Глава XXXV
Он все еще воспевал хвалу капитану, когда я получил распоряжение почиститься и явиться в капитанскую каюту, что я и не замедлил исполнить, надушившись розовой водой из аптекарского шкафчика. Когда я вошел в каюту, мне было приказано стоять у двери, пока капитан Уифл будет разглядывать меня издали в подзорную трубу. Удовлетворив таким манером один свой орган чувств, он приказал мне приближаться медленно, дабы его нос мог привыкать постепенно, прежде чем претерпит сильное раздражение. Посему я подошел к нему с величайшей осторожностью и столь успешно, что ему угодно было заметить:
— Гм… это создание можно выносить.
Он лежал, развалившись с томным видом на кушетке, а голову поддерживал ему камердинер, время от времени подносивший к его носу флакон с нюхательной солью.
— Вержет, — сказал он пискляво, — как ты думаешь, этот негодяй (он подразумевал меня) не причинит мне вреда? Могу я доверить ему руку?
— Я думаю, большой польза прибудет вашей чести от потеря немного крови, шестное слово, — отвечал камердинер. — А молодой шеловек имеет quelque chose от bonne mine [60] .
60
Довольно приятную наружность (франц.).