Приключения Родрика Рэндома
Шрифт:
Однажды, когда я прислуживал за обедом, мои госпожи заговорили о замысловатом отрывке из «Иерусалима» Тассо, поставившим в тупик их обеих; высказав немало неудовлетворительных догадок, моя хозяйка вытащила из кармана книгу, отыскала этот отрывок и несколько раз безуспешно его перечитала; отчаявшись, наконец, добраться до его смысла, она обратилась ко мне:
— Подойди-ка сюда, Бруно. Посмотрим, не придет ли фортуна нам на помощь. Я растолкую тебе то, что предшествует этому темному отрывку и что за ним следует, и объясню отдельные слова, чтобы ты мог сопоставить то и другое и добраться до смысла, который от нас ускользает.
Я был слишком тщеславен, чтобы упустить возможность выставить напоказ мои таланты, и, не колеблясь, прочел и объяснил затруднительное
— Боже мой! Да кто же ты?
Я сказал, что слегка познакомился с итальянским языком во время моего путешествия через Пролив. Она покачала головой и заметила, что тот, кто слегка познакомился с языком, не сумел бы так читать. Затем она пожелала узнать, знаю ли я французский язык. На сей вопрос я ответил утвердительно. Она спросила, знаю ли я латынь и греческий. Я ответил:
— Немного.
— Ого! — продолжала она. — А философию и математику?
Я признался, что чуть-чуть и с ними знаком. Затем она продолжала допрос, не сводя с меня глаз. Я стал уже раскаиваться в своем тщеславии и, для того чтобы исправить свою ошибку, сказал, что нечего удивляться моему сносному образованию, ибо у меня на родине образование стоит так недорого, что у нас каждый крестьянин образован, но, надеюсь, мои познания мне не повредят в глазах ее милости. Ей угодно было ответить: «О, нет! Боже избави!» Но до конца обеда они обе держали себя крайне сдержанно.
Эта перемена меня очень обеспокоила, и я провел ночь без сна в печальных размышлениях о тщеславии молодых людей, внушающем им столько глупых поступков в несоответствии с их здравыми суждениями. Однако на следующий день, вместо того чтобы извлечь пользу из таких самообвинений, я еще больше уступил влечениям, с которыми пытался бороться, и, если бы фортуна не сдружилась со мной больше, чем могло ожидать благоразумие, ко мне бы стали относиться с заслуженной мной неприязнью.
После первого завтрака миледи, которая была настоящим писателем, приказала мне следовать за ней в кабинет, где сказала:
— Вы человек образованный и, значит, не лишены вкуса. Поэтому мне хотелось бы знать ваше мнение о небольшом поэтическом произведении, которое я недавно сочинила. Да будет вам известно, что я задумала трагедию, темой которой является убийство государя, когда тот молится перед алтарем. После свершения этого дела цареубийца, держа в руках окровавленный кинжал, обращается к народу с речью. Я уже сочинила эту речь, которая, как мне кажется, очень подходит герою. Вот она.
И, взяв листок бумаги, она прочла с большой выразительностью, сопровождая чтение жестами:
Король был слаб, его послал я в ад, Без гроба и без савана послал! Что для меня людской иль божий суд? Я одобренья жду, но своего! Грабеж, насилия мне по душе, Кровавая резня мой тешит взор, За волосы седые я тащу отца, И на копье вздымаю я дитя. Мой слух ласкают вопли матерей Я режу друга и врага, И боги отступают предо мной!Хотя мне пришлось совершить великое насилие над своим умом, чтобы воздать хвалу сей ненатуральной напыщенной речи, все же я превознес ее как произведение, заслуживающее бессмертной славы, и умолял ее милость осчастливить мир плодами незаурядного таланта, которыми небеса наградили ее Она улыбалась с довольным видом и, вдохновленная фимиамом, прочитала мне все свои поэтические произведения, которые я восхвалял одно за другим столь же неискренне, как и первое. Насытившись моей лестью, которая, я надеюсь, оправдывалась моим положением, она не могла отказать мне в том, чтобы я заблистал
Моя хозяйка прохладно похвалила стихосложение, которое, по ее словам, было достаточно изящным, но тема — недостойна пера истинного поэта. Я был крайне уязвлен ее равнодушием и взглянул на присоединившуюся тем временем к нам Нарциссу, ожидая ее одобрения; но та отказалась высказать свое суждение, ссылаясь на то, что не является судьей в сих вопросах, и таким образом я был вынужден уйти, разочарованный в своих надеждах, которые были, надо сказать, как всегда у меня, чересчур пылки.
Однако днем горничная передала мне, что Нарцисса выразила горячее одобрение моему произведению и пожелала, чтобы та раздобыла якобы для себя копию, чтобы она (Нарцисса) могла перечитывать стихи, когда придет охота. Такое сообщение заставило меня непомерно возликовать и немедленно сделать превосходную копию моей оды, которая и была препровождена очаровательнице вместе с другим образцом на ту же тему:
Твои попали стрелы в цель. И вновь Пред алтарем склоняюсь я, Любовь! Оттуда струи нежного огня Скользят по телу и томят меня. Гляжу я на нее, и грудь горит, И, приливая к сердцу, кровь бурлит, Надежды, радость, страх идут чредой, Или восторг дух потрясает мой. Но к жалобам на фатум не привык Коснеющий и робкий мой язык, Сковало неожиданно его Таинственное волшебство, Таясь от всех, я вынужден вздыхать Для всех незримо слезы проливать, Живу без друга и скорблю без слов И умереть без отклика готов.Догадалась ли Нарцисса о моей страсти или нет, я не мог обнаружить по ее обхождению, которое, оставаясь благосклонным, стало вместе с тем более сдержанным и менее непринужденным.
В то время как мои упования витали в слишком высоких сферах, я невольно стал причиной соперничества между кухаркой и молочницей, столь возревновавших меня друг к другу, что ежели бы образование утончило их чувства, кто-нибудь из них отомстил бы сопернице, прибегнув к яду или к стали; но, к счастью, их дух приспособлен был к их скромному положению, и взаимная их вражда привела их к брани и кулачной расправе, в которой обе они были весьма искусны.