Приключения русского дебютанта
Шрифт:
— А? — Владимир вынул длинную кость, угодившую меж коренных зубов. Он вспомнил, как дядя Шурик сурово отчитывал его за использование неформального обращения («ты» вместо «вы») в разговоре с его толстой одесской женой. — Что опять с Шуриком?
— Подробностей не знаю и, честно говоря, знать не хочу, но ему предъявили ордер на обыск во всех офисах и прочих местах. — Отца явственно передернуло, затем он сцепил руки, чтобы успокоиться. Налил в кружку водки и сделал большой глоток — Говорят, Шурик специализировался на пирамидах. Знаешь, что это такое, Володя?
Владимир покачал головой.
— Порою меня изумляет,
Владимир очень даже мог. Пирамида! Из ничего возникает нечто. Похоже, классная идея. Он слегка разволновался при мысли, что у его родственников столь прибыльный бизнес. Уж не водят ли они знакомство с мистером Мелашвили и его бороздящими океаны грузинами?
— Шурик наверняка возьмет хороших адвокатов. Настоящих, американских. Но твоя мать боится, что кое-какие из его файлов выведут на меня, но это же совершенная научная фантастика, если подумать. На самом деле, чтобы засадить меня в тюрьму, потребуется слишком большая следственная работа и целая флотилия пациентов, выступивших с самообвинениями. — Отец рассмеялся, а потом отчаянно закашлялся — маленькая косточка прошмыгнула слишком глубоко в горло.
Владимир притворялся, будто поглощен исключительно возней с костлявой рыбой. Никогда прежде отец не беседовал с ним столь откровенно о своих делах, хотя в неведении Владимира не держали. Да и мать постоянно похвалялась тем, как она, имея за плечами лишь никчемное образование воспитательницы советского детского сада, поднялась до невероятных корпоративных высот совершенно законным путем, в то время как несчастному дураку отцу приходится изо дня в день обманывать парадоксальную американскую систему здравоохранения.
— Но что касается тебя, сынок, вот мой совет: делай то, что сам хочешь. Это мое последнее слово. Посмотри на меня. Медицина меня никогда не увлекала, спасение и продление жизни пациентов тоже, и не потому что я такой черствый. Просто мне нравятся другие вещи: рыбалка, садоводство, опера. Единственно, когда медицина меня захватывала, так это в тех товарняках в компании с молодыми девушками. Но твоя бабушка сказала: иди в доктора, ты умный, у тебя получится. Что ж, по крайней мере, в Америке профессия оказалась прибыльной, если практиковать с умом. — Он широко взмахнул рукой, давая понять, что имеет в виду: семейную крепость с маленькой вывеской «Доктор Гиршкин» под квазистаринным фонарем, покачивавшимся на ветру.
Опустошив кружку, отец снова налил себе.
— Да уж, поступай со своей жизнью так, как ты сам хочешь. Кстати, а чего ты хочешь?
— Не знаю, — ответил Владимир. — Может быть, преподавать?
Преподавать? Откуда он это взял?
— Учитель? Странный выбор, — заметил отец. — В учителях здесь ходят очень средние личности. А что, если тебя пошлют в школу в Гарлеме? Или в Бронксе? В Бруклине? В Квинсе? Тамошние детишки — настоящие зверьки,
— И за бабушкино здоровье, — добавил Владимир.
— Да, за эту сумасшедшую старуху. — Доктор Гиршкин залпом опрокинул содержимое кружки и отжал с усов капли ставшей привычной за много лет жидкости. — Знаешь, Владимир, я живу только ради тебя и твоей бабушки, ну, насколько человек в принципе может жить ради других. Как это говорится? Человек — не остров. Твоя мать… уэлл, насколько я могу себе представить, она останется со мной до конца моих дней. Мы с ней вроде тех неудачных корпоративных слияний, которые здесь практикуют последние десять лет, или как Югославия. Но если бы меня спросили, за кого я предпочту умереть… скажем, угонят самолет и террористы заявят, что один из нас должен быть убит, вот тогда я умру за тебя или за бабушку, не раздумывая.
Владимир пошевелил пальцами в тесных детских шлепанцах (их неподвластный времени кротовий мех подмешивал к запаху ног острый звериный аромат), родители хранили эти тапочки и заставляли надевать, когда сын приезжал к ним.
— Зачем тебе умирать за бабушку? — удивился Владимир. — Она же старше.
— Хороший вопрос. — Доктор Гиршкин покусывал дряблую подушечку большого пальца, сосредотачиваясь для ответа. Владимир сообразил, что отец не раз размышлял над сценарием с угоном самолета. — Видишь ли, жизнь мне теперь не особенно дорога. Не хочу прикидываться совсем несчастным, но уверен: многие мужчины моего возраста чувствуют то же самое. Единственная причина, по которой я бы не отдал свою жизнь за бабушку, — это желание оставаться твоим отцом, но сдается мне, что как отец я тебе теперь не очень-то и нужен. Твоя жизнь протекает так далеко от нашего дома, ради обустройства которого мы с матерью трудились как проклятые, что иногда… словом, иногда я спрашиваю себя: и зачем все это?
Владимир подумал о своей новой жизни с Руокко. О том, как далеко он продвинулся. Действительно, зачем они столько вкалывали?
— Ладно, надеюсь, наш самолет никогда не угонят, — сказал он, отодвигая тарелку с фрагментами рыбьего скелета и вытирая сухой лоб салфеткой.
— Я тоже надеюсь, — подхватил отец, но не убедил сына в своей искренности.
Если не в профессиональной и не в семейной жизни, то хотя бы в смерти от руки подлых угонщиков с закрученными вверх усами, доктору Гиршкину перепадет кус доблести, и к тому же на глазах у всего мира.
— Не забыл, о чем мы сегодня говорили? — напомнил отец. — Самое главное, живи, как сам хочешь. А кроме того, не женись, пока не будешь готов расстаться со счастливой порой молодости. Вот те два урока, которые мы сегодня выучили.
Отец встал, опираясь на пластиковый садовый стол. Встряхнул больную ногу (она заснула во время ужина). Оглянулся, чтобы проверить, все ли в порядке с бабушкой, объезжавшей угодья Гиршкиных. Удостоверившись в благополучии своей матери, доктор Гиршкин направился, прихрамывая, на кухню за чаем и тортом, предоставляя Владимиру надеяться, что его отец сказал все, что хотел.