Приключения сомнамбулы. Том 1
Шрифт:
Для Соснина не вставал вопрос о продукте творчества.
Он полагал, что художественное произведение и художник есть объекты всего лишь ситуативного раздвоения, в процессе творчества они слитны и одновременно творят друг друга, надевая при этом разные ролевые и игровые маски на одно и то же лицо: стиль – это человек.
Тесные связи между человеком и стилем – легко возразить – отнюдь не новость,
Однако Соснин готов был, не переводя дыхания, защититься общими, для кого-то, может быть, и не лишёнными новизны соображениями. Не зря ведь ещё Платон определял познание как беседу души с самой собой о прежних встречах с божественными видениями – увидеть, узнать можно лишь то, что есть в душе. И давно известно – кому из книг, кому по личному опыту, а Соснину, к слову сказать, это известно было и по личному опыту, и по книгам – сознание сколько-нибудь пытливого индивида, едва пробудившись, начинает расширять свои притязания, неудержимо стремится к постижению внешнего мира, непрестанно погружаемому в мир внутренний.
Так-таки неудержимо? – ехидно переспросите, заподозрив Соснина в блефе, а он возьмёт и шлёпнет по столу козырным тузом.
И правда, что ещё остаётся познанию, которое тут и там наталкивается на непреодолимые покамест барьеры, как не закапываться в самопознании, чтобы, всматриваясь в себя, набираясь духовных сил, исподволь готовить новый штурм цитаделей мировых тайн, дразнящих разум?
Вот-вот! Открытие делалось предметом его тихой гордости… Заскрипели ворота; привезли порожние бачки. Маленький кран, укреплённый на кабине грузовика, рассыпая мусор, медленно поднимал в кузов полные.
Вот-вот! Встретившись на заре эволюции с первыми серьёзными препятствиями, робкое познавательное усилие не застоялось в тупике, нашло спасительный выход из бездействия в самопознание, где, наплутавшись по своим лабиринтам… вот и началось.
С тех пор, теряющихся в неправдоподобно далёком прошлом, развился изощрённый мысленно-чувственный познавательный механизм, в основе его лежал неизменно элементарный принцип, укладывающийся во внешне сколь угодно усложнённую, но по сути своей тоже элементарную вполне форму: две стороны одного процесса – познание и самопознание – по первой интуитивной надобности преображаются одна в другую с магической неуловимостью, как преображаются из «этой стороны» в «ту» и из «той» в «эту» поверхности ленты мёбиуса, оригинальной эмблемы двойственности, в том числе – пространственной двойственности: эмблемы, которая при всём изяществе фигурки, будто бы нарочно для аргументации Соснина рождённой от соития математики с красотой, напоминает, если приглядеться, выгнутый, или точнее – хитро вывернутый пространственной восьмёркой обруч, ну а обруч-то, согласитесь, – это ведь ещё и вполне тривиальный, хотя ничем решительно не заслуживший нашего с вами пренебрежения, круг.
Пока обедали, прошёл шумный дождь, листва блестела, от газонов шёл пар, солнечный край мокрой, усеянной капельками, скамьи подсыхал… на дорожку упала с ветки крупная капля. Разлетелись во все стороны мельчайшие капельки; и разлетелась, не успев отразиться, вселенная.
Какая проницательность отличала «Заслуженного деятеля науки РСФСР», как всё с медицинской точки зрения было просто! – встряска ли, эмоциональный срыв от встречи с судопроизводством, затем – включение защитного сомнамбулического механизма души и, значит, отключение логики,
Опять упала, оставив оспину на дорожке, капля.
И оказавшись опять на круге, пусть и вывернутом с божественным ли, дьявольским, но уж точно озорным хитроумием, сулящим-таки плавное проникновение «по ту сторону», то бишь то сулящим, собственно говоря, то, чего герой наш с младых ногтей волнующе домогался, он, отправляясь за фруктовой передачей, мог увлечься ещё кое-какими захватывающе-скучненькими соображениями.
Так, замечал он, круговой путь индивида чередует и сливает познание и самопознание, взаимно перетекая, фазы любопытства к себе и миру вовлекают в умственную и душевную работу все живые силы. Как? Как это представить? – та же лента мёбиуса податливо деформируется, сохраняя, однако, неуловимость взаимного перетекания разных сторон-поверхностей…
Солнечные пятна на дорожке, лужицы у газона.
Смотрел под ноги, на дорожку, глухо проворачивались круги, но умными ли, глупыми были мыслишки… Впрочем, подробности-уточнения, приходившие на ум Соснину, хотя ему и изменяло порой чувство меры, вряд ли далеко уводили от главного из сиюминутных открытий: неразрывность прихотливо чередующихся фаз двойственного процесса, активность и, если больше не возражаете, неудержимость познавательных импульсов заряжались прежде всего их круговой зацикленностью.
Трудно решить рассеялись ли от приведённых пояснений недоумения касательно личности Соснина или, напротив, они сгустились, лучше ли, хуже стали понятнее его природные побуждения, душевные затруднения, но хотелось бы надеяться, что теперь хоть будет понятнее почему в привычно присоединяемых к кругу эпитетах «замкнутый», «заколдованный», «порочный» ему мерещились предвзятость и недомыслие.
И восходит солнце и заходит солнце; всё возвращается на круги… – это ведь изменчивость и устойчивость, взятые вместе, напоминание о горькой правде неисправимого жизненного закона.
Но стоило ли умиляться формуле «так было, так будет»? Шире круг. В нём и идейным поклонникам спирали, если не побрезгуют, места хватит. А если непременно понадобится подъём – снова увлекался, возвращаясь к высохшей садовой скамейке и помахивая кульком с фруктами, – то и круг можно перевернуть вертикально, превратив в колесо, обод которого то неба касается, то месит грязь, и посему поиск верха и низа теряет смысл. Или можно вырастить из круга цилиндр, запустить гонки по вогнутой вертикальной стене – взревел мотор, Ван-Ю-Ли в красной, туго завязанной косынке, понёсся, сжимая рогатый руль, Нелли вцепилась в локоть Соснина, захваченная скоростным аттракционом, дёргалась, повизгивала, что-то горячо шептала в ухо, он ничего не слышал из-за треска, аплодисментов – бесконечный вираж, то выше взлетишь, то соскользнёшь, но не расслабишься: постоянное напряжение.
Или можно…
Можно не сомневаться, ему хватило бы фантазии выдумать и другие варианты кругового движения.
Напомним также, что острые вращательные аттракционы, сколько бы он ни хорохорился, для его вестибулярного аппарата были невыносимы и потому оставались практически неприменимой игрой ума.
Однако круги-кругами, а было бы заблуждением принять его за догматичного противника разного рода подъёмов и восхождений. Соснина – и здесь с ним трудно не соглашаться – отвращала ведь не сама спираль как форма, претендующая на абстрактное совершенство, а её идеологическое высокомерие, хвастливая уверенность в том, что и на возвратных витках она возвышается.