Приключения сомнамбулы. Том 1

Товбин Александр Борисович

– «Die Traumdeutung»?

– Вы меня удивляете, удивляете, – саркастически повторял, прихлопывая ладошкой Душский, – при вашей-то осведомлённости расспрашивать меня об облике демона?

– Ладно, обойдём невидимую мистическую фигуру, – не отставал Соснин, как если бы навязывал Душскому свой метод дознания. – И с чем же промежуточное, на границе иллюзии и реальности, состояние сравнимо, если иметь в виду поведение?

– Для вашего психотипа, пожалуй, с сомнамбулизмом.

– Поконкретней бы…

– Это деятельное пребывание между явью и сном, когда непостижимо смешиваются мысли с чувствами, можно и иначе сказать – между землёй и небом, выбирайте то, что понравится.

– Что, прежде всего, обещает парение в промежуточности?

– Отключение логики.

– Всякой логики?

– Не всякой, причинной.

– Как влияет на поведение мой психотип?

– Мы специально и подробно до сих пор не беседовали, не было в том лечебной надобности, но, полагаю, вам претят открытые жизненные противоборства, вы предпочитаете замкнуться в себе, довериться воображению.

– Как всё-таки провести грань

между сомнамбулизмом и настоящей болезнью?

– В психиатрии трудно что-либо твёрдо и чётко определять, – вздохнул, – грани между контрастными психическими реакциями размыты, симптоматика психических недугов, тем более, у художников, как увидели мы на примере Ван Гога, противоречива.

– Но ненормальность ведь как-то отделяется от нормальности, как-то вы ставите диагнозы.

– Острые рецидивы, требующие изоляции больного, не в счёт, а так… нет чёткого понятия «нормы». С позиций среднего возраста даже шалости ребёнка выглядят странно, а старение и вовсе превращает безобидного человека в монстра.

Если всё так нечётко, размыто в психиатрической диагностике, подумал, за что вам, заслуженному деятелю науки, деньги платят? – Скоро ли у меня, сбалансированного средним возрастом, – натянуто улыбнулся, – проявится целебный эффект от сочетания сомнамбулизма с водными процедурами?

– Вы – практически здоровы. Потрясение, эмоциональный срыв, вызванные столкновением с судопроизводством, перенесли, но агрессия ваша пассивна, психическая патология вследствие срыва не наблюдается, сработал, судя по всему, какой-то защитный внутренний механизм, все вопросы ваши, – поднял блеснувшие иронией присоски-глазки, – в том числе вопросы о демонах, по сути своей безответные, – по форме логичные, осмысленные, так что вы, – практически здоровы. Через недельку, возможно, выпишем, – опять забарабанил.

Паршиво себя чувствовал последнее время, гудела тяжёлая голова, а руки, ноги – будто бы отнялись, сосуды забиты? Прилечь бы на часок, закрыть глаза… устал от еженощной тихой пытки бессонницей. На потолке, тоскливым фоном, – подвижная мозаика нервных красок, ведущих с ним какую-то невнятно-издевательскую игру. Из абстрактной, явленной дёргаными контурами и сиренево-лиловой гаммой симптоматики психозов проступают бледные до прозрачности лица пациентов. Измученные, смотрят сверху с укоризной, но и самому ясно, что растратил впустую ум, душевные силы, топорно лечил. Всё не так, не так, как мечталось, годы всласть поизмывались над ним, ну какие, какие психозы он, когда-то атаковавший их с молодым задором, в конце концов, победил? Беспомощность. Потрясение, эмоциональный срыв – расхожие схемы, мало что объясняющие. Повезло хоть быстро понять, что химические препараты не лечат, лишь подавляют, а физиотерапия по крайней мере не навредит. Да, порядок вещей посильнее любых потуг что-либо изменить, усовершенствовать, всё от века заведено? Где фаустовский дух новизны, иссяк? Повсюду лежачие камни, покусишься сдвинуть, тотчас всё обернётся против тебя – всё понапрасну, и не определить с чего начиналась всеобщая деградация… фаустовский дух, смешно! А у самого с чего деградация начиналась? С чувства страха? С безропотного участия? Длинные, под красными сатиновыми скатертями, столы официозных президиумов, научные советы с бездарностями на трибунах – страшное, потом безрадостное тягучее время. И, кажется уже, что годы вмиг промелькнули и зря, зря. Жизнь, так прежде опьянявшая, давно вызывала отвращение. Прислушался к чириканью птичек, порхавших в воздушных клетках решётки. Может быть, людям искусства легче? – взгляд с сомнением скользнул по Соснину, тот тоже смотрел в окно, – хм, «Die Traumdeutung» к месту упомянул, к месту, было бы любопытно заглянуть в его сновидения! Да, никакого невроза, всего-то сомнамбулизм, перемешивающий реальное с воображённым. Что-то, терзаемый демонами, взялся писать, зародится ли искусство под пером у начинающего бумагомараки? Хм, коробки – его худосочное искусство, коробки, с треском повалилась уже одна. Но Риточка вдохновенно играла Шопена, Шуберта, грезила музыкой. Сколько волнующей прелести нёс каждый её аккорд! И тоже – впустую. И прошлое, где оно, развеялось, как дым? Нет, хаотичными обрывками зачем-то возвращается, как сейчас. Однако чаще не успокаивает, изводит. Хотя сейчас… Хорошо, что догадался скупить, развесить в коридоре любительскую масляную мазню, она-то и ласкает, как когда-то ласкали солнце, плеск волн. Да, что-то вернулось, когда услышал про душевную боль, претворённую в песнь вдохновением. Хм, умолк судебный хохотун, умолк и всё смотрит, смотрит в окно. Есть простенький, студентам известный тест – если засмотрелся в окно, значит, одинок, значит, гложет его чувство покинутости, да, по-Юнгу томление у окна символизирует одиночество. Когда на землю спустится сон? Голова гудит, немного, наверное, ничтожных событий осталось на его долю. Краснобай и непоседа, дамский угодник Соркин угасал долго, чуть ли не с десяток лет промолчал, упёрся в одну точку, качаясь, не зная какой год, день на дворе. Кумом королю прикидывался, жил-шумел, аппетитно ел-пил, а всё стёрлось. Спустится сон? Нет, опостылело всё, лучше сразу. Вспомнился доклад в ИЭМе об опылении холестерином сети мелких сосудов мозга, о лекарствах, избирательно снижающих содержание в крови… у него в крови, давно знал, перебор плохого холестерина. Кто тех чудесных лекарств дождётся? Ему они уже не помогут. Но на кого, на кого, чёрт возьми, оставлять кафедру, отделение? На тупицу, чей универсальный инструмент – клизма? По утрам до сих пор являлся с поклоном, теперь сам с усами, в доктора наук, размахивая партбилетом, полез, скоро обнаглеет, хотя пока ещё приторно улыбается. Ну и диссертации защищают нынче! «Борьба с запорами и хроническими калитами как важная предпосылка…». И на смех не подняли, ни одного чёрного шара.

Бесился, слушая, а смолчал в тряпочку, сам кинул безвольно белый шар, и сам же поздравлял потом под аплодисменты, с вежливою восторженностью. Сил нет, безразличие. Наука деградирует, всё-всё идёт прахом; да ещё надо отправляться на банкет, произносить тосты.

– Леонид Исаевич, пора! – приоткрыл дверь сияющий Всеволод Аркадьевич; без врачебного халата, в отутюженном летнем костюме, с пышным бело-красным букетом пионов.

– Я готов, – откликнулся вяло Душский, медленно снял халат, оставшись в старомодно-тёмной бостоновой тройке, аккуратно повесил халат на плечики в шкаф, – через недельку подумаем о выписке, пока в борьбе с демонами не переутомляйтесь, отдыхайте почаще, – посмотрев в глаза Соснину, добавил, – привет Маргарите Эммануиловне.

вопрос (давно назревший, если не перезревший)

– А где обещанный поиск модели саморазвития? – спросите вы. – И почему о стиле опять забыли?

Бесспорно, начало поиска, как ни хотелось представить его в выгодном свете, получилось сумбурным, но ведь это пока цветочки. Модель, тем паче модель саморазвития, штука хитрая, увёртливая, её голыми руками не взять, ну а поиск, не сулящий быстрых находок, занятие выморочное, малоувлекательное, если, конечно, это не поиск убийцы, перемежаемый постельными сценами.

Однако, выйдя от Душского, глянув после укола – укол, укол! – догнала на лестнице медсестра – так вот, глянув после укола на старенький масляный пейзажик с тощими тополями, сине-зелёным морем и голубой горой, Соснин уже улыбался, будто ему привиделось что-то немаловажное для продолжения своих разысканий.

А что, собственно, он искал?

Пожалуй, он искал форму письма, способную не только отразить заинтересовавшую нас модель, но и поточнее выразить всё то, что с ним стряслось, всё то, что увидел… ха-ха, искал форму или формат? Ха-ха-ха – формат! Какое тесное, какое лающее словечко… Но сначала, до рассказа самой истории…

Да, сначала – давно обещанная модель.

Или – её образ хотя бы?

как он, подступаясь и переминаясь, отсекал всё лишнее (мысленно) под нудный аккомпанемент уже отчасти знакомых нам философичных (псевдофилософичных) брюзжаний

Мало было бы заметить, что Соснину, узнавшему уже куда ведёт дорога, вымощенная благими намерениями, вволю насмотревшемуся на руины утопии, претили символы восхождения.

Его прямо-таки бесили претензии на восхождение всего человечества, якобы уносимого вперёд и выше на крыльях прогресса.

По мнению Соснина именно «вперёд» и «выше» оскорбляли ушедшие поколения: снабдив нас запалом гордости – как не гордиться славным прошлым? – и удаляясь теперь в искажаемую злобой дня ретроспективу отживших веков, они, эти сгинувшие поколения, превращались в исторических аутсайдеров, которые успели, конечно, протянуть нам еле-еле тлевший, пока мы не раздули, факел, но сами так и ушли в небытие непросвещёнными, не осчастливленными социальными и техническими новациями. И хотя многих из уловивших одышку всё ещё самодовольных, подстёгнутых приближением славного юбилея, доктрин прогресса уже раздражает – иных давно раздражала – болтовня о том, что, ускоряясь наукой и пролетарскими революциями, человечество семимильно и поступательно устремляется, – куда, зачем? – что оно не только выстоит, но и победит – кого? – вряд ли многие – некоторые не в счёт – понимают, что натворил в инертном, как у парнокопытных, но жадном до лести сознании масс эффектный, спору нет, образ спирали, превозносящий винтовую нарезку времени, восходя по которой и загибая пальцы-годы, считают победные витки-серпантины, а в мечтах мусолят сытный привал, где получат по потребностям, воткнут древко и… как принято верить, не засидятся, опять устремятся к высям, чтобы взбираться, взбираться, не задумываясь куда и зачем – главное вверх. И уж совсем немногим даже из некоторых понятно, что головокружительная погоня за возвышенно-светоносной далью обрекает служек нового победного культа на прозябание в тени, отбрасываемой будущим…

Нет, не зря посмеивался Соснин над всесильными идеологическими банальностями, не зря, у него были причины считать, что развиваться и видоизменяться можно никуда не взбираясь.

Бросают же ком глины на гончарный круг и получают прекрасный сосуд.

Движение круга, а иногда и по кругу, завораживает – оно многолико.

Конечно, глупо было бы не признавать унылость отдельных видов кругового движения, навевающего порою мрачные мысли: достаточно припомнить вангоговскую прогулку узников. Однако тут же, контраргумента ради, допустимо сослаться и на впечатления противоположного толка, для Соснина из-за известной ущербности его вестибулярной физиологии пренеприятные, но зато для всех нормальных людей радостные и возбуждающие – те, кому доводилось кружиться на карусели или хотя бы видеть как кружатся, вцепившись в резные гривы деревянных лакированных лошадок, счастливые дети, не стали бы отрицать развлекательную пользу смеха, музыки и весёлого мелькания по-ташистски смазанных форм. Между тем, пусть эти простейшие круговращения и могут сулить острые переживания, окрашенные положительными или отрицательными эмоциями, а от случая к случаю могут переплавляться в метафоры, аллегории или какой-либо иной сочинительский инвентарь, они символизируют механистичность движения, лишают, если угодно, мысли и чувства подлинно-творческого полёта, так как не провоцируют активного взаимодействия человека и круга – даже фанатичные обожатели Бахтина не сумели бы им – человеку и кругу – навязать диалогических отношений. А вот тот же гончарный круг с вращавшимся комком глины, который превращался волнением и усилиями гончара-художника в прекрасный сосуд, при наличии элементарной фантазии предлагал разнообразно наполняемую, подвижную и открытую модель обоюдного развития.