Приключения сомнамбулы. Том 1
Шрифт:
– Нельзя ли поточнее? – вскинулся Герберт Оскарович, он предпочитал резкие оценочные суждения.
– Нельзя!
– А где конец хотя бы одной цитаты? Где прикажете закрывать кавычки? – с уничижительной ухмылкой домогался точности Герберт Оскарович.
– В конце света! Не только поэзия, но и архитектура – бесконечная цитата; цитирование бесконечно, если непрерывна культура.
– Но я задал прямой вопрос!
– Есть вопросы, на которые нет прямых ответов, – на узком лице московского теоретика
– Минуточку, нет ответов? И что ищущему творцу останется? В тупик упереться? – приподнял бровь Виталий Валентинович.
– Ну-у, ничего страшного…исчерпались великие географические открытия, герои-мореплаватели сошли на нет, но жизнь-то на земле продолжалась. И с повышенной интенсивностью. Развитие искусства не остановится – художники нацеливаются осваивать самоё искусство, его внутренний мир.
– Внутренний мир? Неужто больше ничего удивительного не светит? – встрепенулся и Влади, до сих пор воспринимавший перепалку вполне рассеянно.
– Зачем гадать? Я не Господь Бог, не знаю, ждёт ли нас светопреставление или всего-то культурный слом. А пока… Вспомните о станках, которые после обработки детали, сотрясая станину, продолжают холостой ход навылет, озабоченно и деловито буравят воздух, чтобы за это время успели вставить под резец очередную болванку. Похоже, наша профессиональная жизнь со всеми её квазиозарениями совпала с инерционным ходом механизма культуры.
– Завели шарманку, – надулась Жанна Михеевна, – мужчинам только б поумничать, а мы тоскуем, некому по шёрстке погладить.
– Про болванку как понять? – Ирэна была соискательницей, копила слова для диссертации.
– Это следует понимать широко. Предельно широко. Хотя бы как весь наш нерасчленимый социум. Вот мы, такие разные, вместе вкусно ужинаем, беседуем, – московский теоретик обвёл тонкой кистью с недокуренной сигаретой комнату, – а в зрелом обществе, сложно поделённом на страты, были б несовместимы.
– О, болванку долго обстругивать, – поняла Ирэна, пожаловалась на жажду.
Пы-х-х, – выдохнула бутылка.
Медленно оседала пена.
Под письменным столом горели собачьи глаза.
Ирэна, поставив бокал, ласково перебирала полными пальцами струящиеся пряди жёлтого, зелёного, лилового, густо-синего ковыля.
Жанна Михеевна под одобрительные возгласы и хлопки напомнила о гитаре. – Просим, просим, Герберт Оскарович!
И тот уселся на софу, скорчившись, запел – фальшиво, безголосо и безысходно запел про случайный синий троллейбус, про уход от беды, про спешивших на помощь пассажиров-матросов; запел, глотая слёзы, как последний шестидесятник.
– Я тогда
– Восторг, правда? Столько вынес на веку, но весёлый, галантный, – и, готовясь к танцу, нежно погладила магнитофон, – как вам, Илья Сергеевич, мотив забытого танго?
Трубочка пепла на сигаретке угрожающе удлинилась, успел подставить блюдце.
Благодарно хохотнув, подмигнув, раскалившись и опалив… Короче, врезались в танцующих и медленно кружились, кружились, когда темп взвинтился, притопывали, сходясь-расходясь, пока и вовсе не запыхались в бешенной скачке, Соснин опять плюхнулся на софу, на что-то твёрдое, Жанна Михеевна – в кресло; блаженно вытянув ножки, смешно округляя открытый рот, будто выброшенная штормом на берег рыба, обмахивалась веером из вогнуто-выпуклых бамбуковых пластиночек, который подхватила на лету с этажерки.
– Это – из Страны Восходящего Солнца. Ещё привёз руководство по экибане и – всё! Представляете?
Гости тоже подобраны на манер экибаны, – осенило Соснина, – но тут букет попышнее, с контрастами, полагается-то два-три цветка, папоротник, сухая веточка, а тут… усадить за один стол Герберта Оскаровича и Кешку!
– Да, капитализм на краю пропасти…
– И заглядывает в неё, чтобы полюбопытствовать, чем мы там заняты…
– Прелесть, прелесть!..
– Что у них, головы иначе устроены? Втолковываю: какая-такая оккупация, если ограниченный контингент призван не изменить, а защитить общественный строй? Им доказываешь про паритет – не понимают! Объясняешь, что социализм непобедим – не понимают! А ведь интеллигентные люди: профессора, бизнесмены. И якобы опальный академик, которого они оголтело кидаются защищать, безусловно, небесталанный физик, коли водородную бомбу ему доверяли делать, профан в объективных законах истории. Какая конвергенция, как несовместимое, враждебное совместить?!
Герберт Оскарович закивал.
Кеша мрачно подлил себе в фужер водки.
– Им умом не понять нас, – вздохнул Виталий Валентинович, ему тоже довелось абстрактным гуманистам мозги вправлять на недавнем парижском форуме зодчих против американского вмешательства в Азии, – хотя нас премило приняли, пусть не в «Рице» или «Георге VI», да, Владюша, на левом берегу Сены.
Кеша отхлебнул.
– Мы, если не ошибаюсь, в соседних, дуплетных, номерах проживали? – Виталий Валентинович ласково положил на Кешино плечо руку.