Приключения Тома Сойера (др. перевод)
Шрифт:
Том поразмыслил еще немного и добавил:
«А, ладно, если бы я в такую передрягу попал, она бы только обрадовалась — вот и пусть теперь узнает, где раки зимуют!»
И Том присоединился к резвившимся во дворе школьникам. Через пару минут появился учитель и начался урок. Большого интереса к занятиям Том не испытывал. Он поглядывал в сторону девичьей половины класса и лицо Бекки пугало его все сильнее. Вообще говоря, жалеть ее он вовсе не собирался, однако жалел и ничего с собой поделать не мог. Как-то не испытывал он торжества, достойного такого названия. Затем учитель обнаружил ущерб, нанесенный учебнику Тома, и на какое-то время мысли мальчика полностью отвлеклись от Бекки. Она же очнулась от горестного оцепенения и принялась с изрядным интересом наблюдать за происходившим. Бекки не ожидала, что Тому удастся отвертеться от наказания с
Том получил порцию розог и вернулся на свое место отнюдь не убитым горем, поскольку думал, что, может, и вправду залил учебник чернилами во время какой-то возни во дворе и сам того не заметил; вину свою он отрицал проформы ради, а еще потому, что этого требовал обычай, вот он и отнекивался — из принципа.
Прошел час, учитель сидел, клюя носом, на своем троне, воздух класса наполняло дремотное гудение зубрежки. Но наконец, мистер Доббинс выпрямился, зевнул, отпер ящик стола и протянул руку к книге, — казалось, впрочем, что он еще не решил, достать ее или оставить на месте. Некоторое время мистер Доббинс рассеянно постукивал по ней пальцами, но затем вынул книгу из ящика и поудобнее устроился в кресле, собираясь приступить к чтению! Том бросил взгляд на Бекки. Она походила на затравленного, беспомощного кролика, в которого уже прицелился охотник. И Том мгновенно забыл о ссоре с ней. Скорее — нужно что-то сделать! сейчас же! Однако сама неотвратимость нависшей на Бекки беды сковала изобретательность Тома. Да! — вот оно! Он выхватит книгу из рук учителя, бросится с ней к двери и удерет! Но нет — решение это чуть-чуть запоздало, шанс оказался упущенным — учитель открыл книгу! Ах, если бы Тому снова представилась такая возможность! А теперь уже поздно. Теперь, сказал он себе, Бекки уже не спасти. В следующее мгновение учитель обвел класс взглядом. И было в этом взгляде нечто такое, от чего страх пронял даже детей решительно ни в чем не повинных. Молчание длилось долго, можно было успеть до десяти сосчитать, — учитель наливался гневом. И наконец, он спросил:
— Кто из вас порвал эту книгу?
Ни звука. Урони кто-нибудь из детей булавку, все бы это услышали. Новое молчание, учитель вглядывался в лица школьников, ища среди них виноватое.
— Бенджамин Роджерс, это вы порвали книгу?
Отрицание. Новая пауза.
— Джозеф Харпер, вы?
Снова отрицание. От этой медленной пытки тревога Тома все росла и росла. Учитель перебрал всех мальчиков, ненадолго задумался и принялся за девочек.
— Эмми Лоренс?
Эмми покачала головой.
— Грейси Миллер?
То же самое.
— Сьюзен Харпер, это ваших рук дело?
Нет, не ее. Следующей была Бекки Тэтчер. Тома трясло от волнения, от ощущения безнадежности.
— Ребекка Тэтчер — (Том увидел ее лицо, оно было белым от ужаса), — это вы разорвали… нет, смотрите мне в глаза — (девочка умоляюще подняла перед собой ладони) — это вы разорвали книгу?
Мысль, озарившая Тома, походила на молнию. Он вскочил на ноги и крикнул:
— Это я ее разорвал!
Все глаза устремились — вытаращенные — на невиданного безумца. Том постоял, собираясь с пошедшими вразброд мыслями, а когда шагнул навстречу наказанию, изумление, благодарность, преклонение, засветившиеся в глазах бедной Бекки, показались ему наградой, за которую он пошел бы и на сотню порок. Вдохновленный величием своего поступка, он, не пикнув, выдержал самую жестокую из расправ, какой мистер Доббинс когда-либо подвергал школьника, и с безразличием принял дополнительную жестокость учителя: приказ на два часа остаться в школе после окончания уроков, — ибо знал, кто будет ждать снаружи конца его заточения, и потому не считал, что эти томительные часы окажутся для него потерянными.
В тот вечер Том улегся в постель, обдумывая планы отмщения Альфреду Темплу, — охваченная стыдом и раскаянием Бекки рассказала ему все, не забыв и о собственном предательстве. Но даже жажда мести сменилась вскоре воспоминаниями куда более сладкими и, засыпая, Том все еще слышал ее прощальные слова:
— Ах, Том, как мог ты быть
Глава XXI
Красноречие — и раззолоченная макушка учителя
Приближались каникулы. Школьный учитель, и всегда-то строгий, стал еще строже и взыскательнее, ибо желал, чтобы в день «экзамена» ученики его блеснули, как никогда. Теперь его розга и линейка бездействовали редко — по крайней мере, в младших классах. От порки были избавлены лишь самые старшие мальчики да девицы лет восемнадцати-двадцати. А рука у мистера Доббинса была тяжелая, — он хоть и укрывал под париком поблескивавшую лысину, однако достиг всего лишь зрелых лет и мышцами обладал далеко не слабыми. По мере приближения великого дня, в учителе все яснее обозначалась врожденная склонность к тиранству, — казалось, он испытывал мстительное наслаждение, карая учеников за малейшие проступки. В результате, мальчики помладше проводили дни в страхе и страданиях, а по ночам обдумывали планы мести. Они не упускали ни единой возможности подложить учителю свинью. Однако учитель и тут брал над ними верх. За каждым их успехом следовало возмездие столь сокрушительное и грозное, что мальчики неизменно покидали поле брани разбитыми наголову. В конце концов, они составили заговор и измыслили план, обещавший блистательный триумф. Они привели к присяге сына местного маляра, открыли ему свой замысел и попросили его о помощи. У мальчика имелись свои причины для того, чтобы с наслаждением присоединиться к ним, поскольку учитель квартировал у его отца и давал ему множество поводов для неприязни. Супруге мистера Доббинса предстояло в скором времени отбыть с визитом к сельской родне, и стало быть, помешать исполнению плана ничто не могло, — благо, метода, посредством которой учитель готовился к важным событиям, состояла в том, что он напивался допьяна. Сын маляра заверил заговорщиков, что, когда школьный пастырь достигнет под вечер Экзаменационного Дня должного состояния и задремлет в кресле, он, сын маляра, «провернет все дельце», а после разбудит учителя в такое время, что ему придется спешно бежать в школу.
И вот знаменательный день настал. К восьми вечера школа была ярко освещена и украшена свитыми из цветов и листьев венками и гирляндами. Учитель сидел на своем троне посреди высокого помоста, за спиной его стояла аспидная доска. Вид учитель имел пьяноватый, но в пределах терпимого. Ряды скамей — три по каждую сторону от него и шесть прямо перед ним — были заняты именитыми гражданами городка и родителями учеников. Слева от учителя, за рядами достойных граждан, возвышался еще один помост, на нем сидели ученики, которым предстояло принять участие в торжествах этого вечера — шеренги маленьких мальчиков, отмытых и принаряженных до состояния нестерпимого неудобства; шеренги нескладных мальчиков постарше; и похожие на снежные наносы шеренги девочек и девиц в батисте и муслине, явно стеснявшихся своих обнаженных рук, бабушкиных браслетов и причесок с розовыми и синими лентами и цветами в них.
Испытания начались. Первым встал совсем маленький мальчик, прочитавший, сильно стесняясь, стишок:
Вы вряд ли ждали, что малыш незрелый Пред вами будет выступать столь смелону и так далее, — декламация сопровождалась мучительно точными, судорожными жестами, какие мог бы производить некий механизм, слегка, впрочем, разладившийся. Однако, малышу, как ни был он перепуган, удалось добраться, не сбившись, до конца стишка и заслужить аплодисменты, под которые он натужно поклонился и покинул сцену.
Следом маленькая девочка стыдливо прошепелявила «У Мэри был ягненок» и проч., присела в жалостном книксене, получила свою порцию аплодисментов и возвратилась на место покрасневшей, но счастливой.
За нею с дерзостной самонадеянностью выступил вперед Том Сойер, начавший с положенным пылом и отчаянной жестикуляцией декламировать неувядающую и бессмертную речь: «Дайте мне свободу или дайте мне смерть», однако дойдя до середины ее, запнувшийся. Страх сцены внезапно накатил на беднягу, ноги его задрожали, казалось, он того и гляди задохнется. Конечно, он получил безусловное сочувствие публики, но получил и ее молчание, а оно было похуже любого сочувствия. Учитель нахмурился и это довершило беду. Том еще немного поборолся с речью, но затем ретировался — поражение было полное. Слабые хлопки в зале замерли, едва начавшись.