Приключения в лесу

Хайтов Николай

Я не шевелился, человек с ружьём тоже не шевелился. Тогда я крикнул: «Эй!» — но он продолжал оставаться неподвижным. Я ещё раз крикнул: «Эй, товарищ!» — и он поднял голову. Увидев меня, переложил ружьё в левую руку, достал из кармана брюк носовой платок, вытер им лицо, и я с удивлением заметил у него на глазах слёзы.

— Что вам надо? — спросил он, сунув носовой платок в карман, и снова взял ружьё в правую руку.

— Ничего, — ответил я, смущённый странным поведением незнакомца. — Я решил, что вы браконьер.

— Нет! — сказал человек. — Я не браконьер. Я пришёл сюда, чтобы поклониться могиле, в которой покоятся

мои спасители.

— Но я не вижу никакой могилы, — заметил, оглядываясь, я.

— Вот! — показал он на лежащую у его ног кучку земли, обложенную со всех сторон большими камнями.

Холмик был такой маленький, что его можно было накрыть двумя ладонями.

— Вы шутите, — сказал я. — Это может быть кротовая нора, а не могила.

— Для двух птиц вполне достаточно, — ответил незнакомец.

Я внимательно посмотрел на него, но его лицо, сосредоточенное и серьёзное, не позволяло думать, что он шутит.

— Вы не верите? — спросил он.

— Нет, — признался я.

— Почему?

— Потому что не могу себе представить, как две или три птицы, даже целая стая, могут спасти жизнь человеку.

— И всё-таки это было, — вздохнул странный человек, — как бы невероятно это ни выглядело. В тысяча девятьсот сорок четвёртом году птицы спасли целый партизанский отряд.

— Целый отряд?!

— Целый партизанский отряд! — подчеркнул незнакомец. — Вы мне не верите, но, если у вас есть время выслушать меня, я расскажу, как это произошло. Хотите? — Он разволновался, и в глазах его я заметил странный блеск.

Предложение незнакомца меня заинтересовало. Кроме того, только что миновал полдень, солнце жарило изо всех сил, а большая тень под дубом на поляне так и манила к себе.

Как я впервые очутился в лесу и, не желая того, должен был умереть

— Видишь, как хорошо в лесу! — начал свой рассказ странный человек с ружьём, когда мы расположились в тени под дубом. — Сколько зелени, как тут тихо и спокойно! Ветерок дует, листва приятно шумит, трава так и приглашает посидеть. Если тебе жарко — изволь в тень. Если холодно — грейся на солнышке. Птички поют, пчёлы жужжат, а внизу бежит река — слышишь её журчание?

Прекрасен лес, только… не всегда и не для всех. Прекрасен, если ты его знаешь и он знает тебя, в противном случае он дикий, страшный и опасный. Таким он казался мне, когда я попал сюда двадцать шестого апреля тысяча девятьсот сорок второго года.

Я не могу забыть тот мрачный день, потому что именно тогда была раскрыта наша подпольная организация в железнодорожном депо и мне, чтобы спастись, пришлось бежать из тёплой квартиры куда глаза глядят, пока полиция не оцепила квартал. Хорошо, что никто меня не видел. Я бросился прямо через поле, шёл весь вечер и всю ночь, пока на рассвете не очутился в этих горах — один-одинёшенек, лишь ботинки на ногах, шуба на плечах, со случайно оказавшейся в кармане отвёрткой…

Отвёртка лежала в моём кармане, потому что я электротехник. Отец мой был убит во время солдатского восстания в девятнадцатом году. Спустя некоторое время мать вышла снова замуж, а меня к себе взял дядя и дал мне специальность электротехника. И так как я сам был городским жителем и работал в городе, то мне никогда не случалось бывать в лесу, ни разу. Поэтому, когда я очутился в нём впервые, он показался мне таким страшным.

Смотрю — деревья ещё голые,

ветер их сгибает, что-то скрипит в темноте, что-то воет и стонет, а земля сырая, ещё кое-где лежит снег. Ноги скользят, ветки колют, стволы мешают идти, ты спотыкаешься о корни и не можешь понять — ни где ты бредёшь, ни куда доберёшься.

В голове мелькает мысль: а не вернуться ли в город, но если представить себе, что будет со мной, когда я вдруг попаду в полицию, то лучше уж умереть здесь, а не в лапах жандармов. Только одна мысль в то время поддерживала меня: скоро придут сюда и другие партизаны и мы создадим отряд. Это действительно произошло, но лишь в конце года, а до той поры — спроси эту голову, сколько она одна-одинёшенька пережила и перестрадала в лесу!

Прежде всего меня начал мучить голод, но и с ногами было не очень-то хорошо: пока я добрался до гор, подмётки отвалились, и я оказался, так сказать, босиком. А снег ещё не совсем растаял, и кое-где в укромных местах лежали сугробы. А мне нельзя было сидеть на месте, потому что не было у меня убежища и еды. Тогда я пожертвовал кепкой. Разорвал её надвое, обернул ступни, натянул носки и перевязал плющом. Плющ был прошлогодний, твёрдый, но у меня не оставалось выбора. Обувшись таким образом, я всё-таки мог идти, пусть медленно, очень медленно — ведь на ногах у, меня словно копыта были. Кроме того, «повязка» время от времени разваливалась, и я должен был постоянно подвязывать всё снова. Таким образом я преодолевал в среднем пятьсот метров в час, но именно благодаря этому мои ноги не окоченели от холода, и я смело мог ступать на сырую землю.

С ногами более или менее я справился, но с голодом бороться оказалось труднее, если не сказать — безнадёжно. Мне так хотелось есть, что перед глазами плыли тёмные круги, и я боялся, что в любую минуту могу упасть.

С помощью отвёртки я настругал горстку кожи со своего пояса, проглотил её, но потом захотелось есть ещё больше. Я принялся искать под прошлогодней листвой жёлуди, но противные мыши всё съели! Буковую кору есть было нельзя, листья ещё не распустились, только показались почки. Я попробовал их и понял, что они тоже несъедобны. Подумал было, а не убить ли серну, но с моей «бронированной» обувью и скоростью — пятьсот метров в час — можно было догнать только улитку. Так и произошло. В одной расщелине, куда я забрался, чтобы укрыться от ветра, я действительно нашёл несколько улиток, разбил раковины и принялся есть, не подозревая, какая беда подстерегает меня в дальнейшем.

Покрытые слизью улитки вызвали в моём желудке такой бунт, такую боль, словно бешеная кошка царапала ногтями и не позволяла перевести дыхание. Я нашёл в себе силы добраться до укромного местечка, устланного прошлогодней листвой, и там, совершенно измученный, скрючившись в страшных муках, провёл первый партизанский день, сожалея о том, что умираю в этой глуши не от пули, а от какой-то идиотской улитки.

Мне захотелось в последнюю минуту взглянуть ещё раз на синее небо, я лёг на спину и стал смотреть вверх. Тем временем какая-то чёрная птица прилетела, села на дерево, под которым я лежал, и вниз упала какая-то косточка. Косточка попала на моё лицо и скатилась на землю. Я поднял её и увидел, что это вовсе не косточка, а высохшая черешенка. Если бы птица мне не подсказала, я бы и не заметил, что лежал под дикой черешней, на ветвях которой было много высохших ягод.