Приключения в приличном обществе
Шрифт:
Я оглянулся еще раз, ибо почудилось - шорох? живое движенье? сдавленный хрип? Кто-то пытался подать признаки жизни, или это ветер, проникая в окно, гонял по полу мусор? Я почувствовал озноб. Окно, через которое удалились бандиты, я закрыл: ноябрь, все-таки. Но озноб не проходил, видно, источник его находился внутри. Давно я не видел столько трупов (сам оставаясь невидим для них).
Звук повторился, теперь это был стон, и исходил он от Добрынина. Присев возле него и обследовав тело, я обнаружил у него под халатом металлический панцирь, набранный из множества тонких, но чрезвычайно прочных пластин. Постучав пальцем о панцирь,
В красном уголке за синей дверью находилась небольшая каморка, или скорее, чулан, где хранился отживший свое реквизит, оставшийся от различных эпох: останки английской мебели, портреты поручика, невостребованный хозинвентарь. Движимый состраданием, а так же желанием ограничить число жертв, я попытался перетащить санитара в чулан, чтобы ни у кого не возникло желания его добить, но он в своей тяжкой броне оказался настолько весом, что я, истощенный недоеданием, справиться с этим в одиночку не смог. Поэтому появление Антенны, разбуженного выстрелами, оказалось как нельзя более кстати.
– Эй, браток, помоги, - прохрипел я.
Антенна, будучи, как всегда в эфире, вряд ли мог что-либо адекватно воспринимать. Поэтому, всецело полагаясь на его невменяемость, я не мог опасаться того, что он местоположение санитара выдаст.
Там же, в чулане, мы укрыли тело Дементьева, показавшееся мне сравнительно теплым. Труп главврача был менее крупный, но тоже довольно тяжел.
Пока я проявлял милосердие, эпицентр революции переместился на первый этаж. Не знаю, заранее были роли распределены, или события развивались стихийно. Но следующим этапом был захват правого крыла, куда путь преграждала решетка, а если когда-нибудь и забредал пациент, то только в надежном сопровождении санитаров и не далее соответствующего кабинета. Впрочем, известно было в общих чертах, что кроме кабинетов там располагается студенческая аудитория, лаборатории, склады, библиотека (только для белых), реанимация (оклемаловка), околеловка (морг), столовая, буфет и прочие помещения, каждое из которых казалось по-своему заманчивым.
Несколько пациентов попытались проникнуть из предбанника в ординаторскую. Дверь сорвали с петель и, уже не препятствующую, разнесли в щепки. Однако, нырнув в проем, никаких потайных ходов не нашли и добычи не извлекли, за исключением испачканного углем кочегара.
– Ну ты, кочерыжка, - накинулись на него со всей строгостью, несмотря на то, что кочегар был скорее черен, чем бел, - показывай, где тут у вас склады.
И хотя насчет складов у кочегара никакого мнения не было, а что касается угля, так это еще с утра завезли, его так застращали затрещинами, что он испугался и испустил дух.
Дверь в вестибюле не пришлось взламывать. Оставшегося в живых патологоанатома привели в чувство, и он ее отпер подходящим ключом.
Шестеро, вооруженные браунингом, выбежали через вестибюль в парк. Ворвавшись в караульное помещение, выстрелили в охранника, и пока он был в ступоре от кураре, вынули из него ключи.
Мне и сейчас кажется странным тот факт, что никто из шестерых, имея ключи от ворот, не дал деру. Может, были настрого проинструктированы. А может, сочли, что самое интересное происходит по эту сторону стен, а не по ту. Так что революция в эту ночь за пределы больницы не выплеснулась.
Я в числе прочих проник в вестибюль (санитарную зону, где имел столь сладостные рандеву с графиней). Большая часть толпы устремилась по коридору вглубь, взламывая по пути запертые кабинеты в поисках жертв либо жратвы, разрушая и разбивая все, что попадалось на их пути. Я повернул вправо, где ранее была поликлиника и, судя по слою пыли, осевшей на подоконниках, стеллажах, столах - очень давно. На стекле у окошка регистратуры был намертво прикреплен порыжелый лист: 'Респираторные не регистрируем'. Ячейки, хранившие некогда учетные карточки приходящих больных, были пусты. В одной валялся засохший огрызок яблока.
У дверей с табличкой 'Архив' уже вертелись двое: Кравчук и Герц. Первый, встав зачем-то на цыпочки, заглядывал внутрь.
– Что там?
– Неархивидно, - отвечал Кравчук.
– А точнее, не видно ни хера. Эй, есть кто-нибудь?
– Свет включи, - посоветовал Герц.
Кравчук, сунув руку за дверь, нашел выключатель. После того, как вспыхнул свет, дверь распахнулась настежь, и за ней обнаружился третий, стоявший лицом к батарее отопления, а спиной - к нам.
– Эй, Цыпляк? Что ты здесь делаешь в такой момент?
– строго спросил Кравчук.
– Я только пописать зашел.
– Нечего тут пописывать, - еще более строго сказал Герц.
– А ты не смотри.
– Да там и не видно почти ничего.
– Неархивидно, - уточнил Кравчук.
– Проходите, маркиз, - сказал он, пропуская меня внутрь.
– Здесь у них ничего страшного.
Я вошел. Страшного, действительно, ничего не было, кроме лужи у окна, сделанной Цыпляком. Стояло несколько рядов стеллажей, с полочками, ячейками - ровно такими же, что и в регистратуре. Только на этот раз ячейки были плотно набиты бумагой, лохматые края которой говорили о частой востребованности.
Приятели, оглядев помещение и ничего не говоря двинулись к выходу. Цыпляка прихватили с собой.
– Вы с нами, маркиз?
– обернулся ко мне Кравчук.
– Я скоро присоединюсь, - сказал я.
– А сейчас мне необходимо побыть одному.
Он понимающе кивнул (Герц повторил его жест) и закрыл за собой дверь. Хотя что они оба могли понимать? Я сам не знал, что мне здесь нужно.
Ячейки были снабжены буквами. Зная алфавит, можно было без труда отыскать досье на нужного пациента. Я нашел отсек с буквой С и вытащил несколько папок, открыв наугад: Сердюк, Сидоров, Середа, Сен-Симон ... Сад.
'Донасьен Альфонс Франсуа де Сад, - прочел я.
– Маркиз. Родился в 1740-м'. Давно, однако. Это еще раз доказывало то, что к Саду я не имею никакого отношения. Были перечислены лечебно-воспитательные учреждения, где пестовали маркиза надзиратели и доктора: Венсенн, Миолан, Бастилия, Шарантон, Мадлонетт, Бистер, еще Шарантон... В перечне застенков было не менее дюжины наименований, отчего судьба маркиза мне казалась сугубо печальной.
Я перелистнул страницу, где был вклеен листочек с диагнозом. 'Резкий энурез, графомания, меломегалофобии, маниакально-депрессивный психоз (МДП)...' - Ах, что они пишут о нас? А как же врачебная этика? Эти фиктивные дефекты не имеют ко мне никакого отношения.