Приключения в приличном обществе
Шрифт:
Многие еще не ложились спать - возбужденные, взъерошенные, неумытые, лишь наскоро смывшие с себя копоть и кровь. Другие, успевшие выспаться, приятно поражали сдержанностью, спокойной уверенностью в себе. Глядя на их просветленные лица, радовался и я. И был почти счастлив в числе других - жаль, что этого настроения хватило не надолго. Даже меньшевики отменили угрюмость и ликовали в открытую, радуясь перемене участи. Никто не буйствовал беспорядочно и беспричинно, не громил склады, растаскивая по нумерам продукты и пряча впрок. Пьяных не было. Помещения приводились в порядок
Я решил, коль время завтрака миновало, надо бы пообедать чем-нибудь, пока торжествует справедливость, а то ужина уже можно и не дождаться: обстановка, что бы я ни говорил в предыдущих строках, была еще далека от стабильности.
Пункт раздачи питания долго отыскивать не пришлось. Существовало, должно быть, незаметное глазу течение, которое и вынесло меня в числе прочих непосредственно к пищевым складам.
Одна из железных дверей была распахнута. Проем был перегорожен изнутри канцелярским столом, образующим прилавок, а за прилавком, всем улыбаясь и потирая руки (которые грел, видимо, ибо здесь было значительно прохладней, чем даже за ближайшим поворотом коридора), за прилавком суетился Крылов. За его спиной фараон Фролов пересчитывал коробки на стеллажах и складывал арифметически. Должность эконома весьма соответствовала его сухопарой длинной фигуре.
Я поинтересовался, есть ли соленая сельдь.
– Сельдь с/с, - заглянув в тетрадку, сказал Крылов.
– С/с, - не дожидаясь вопроса, объяснил он, - будет что-то из трех: либо слабо, либо средне, либо сильно соленая. А что именно - поди угадай. Впрочем, у нас пока что по карточкам, гражданин маркиз. Вот!
– Он принял у подошедшего Иванова семерку пик и весело шлепнул ею о стол. На семерку полагалось: французский батон, две банки рыбных консервов, немного копченой грудинки и колбаса. Увязав все это в наволочку, Иванов отошел.
– Ваша карта, маркиз.
– Крылов протянул мне карточную колоду.
– Тяните.
Я заколебался. Вдруг попадется какая-нибудь дрянь вроде двойки червей (фунт червивой конины) или вообще чистый пустой лист. Могли б ведь и колоду подернуть, так ведь?
Но Крылов уверенно тянул мне карты, встряхивая рукой, и даже подмигнул мне дважды втайне от замершего за мной очередника.
Я снял колоду и вынул туза крестей.
– Вот уж везет, так везет, - сказал Крылов, вываливая передо мной столько всего съестного, что при некоторой экономии продуктов хватило бы на неделю.
– Крести сегодня козыри, - объяснил Крылов. Он за утро приловчился к прилавку и чувствовал себя в своей акватории.
– У вас все продукты по карточкам?
– спросил я, чтобы чем-то заполнить тягостную тишину. Тягостную не для меня - для очередного с его жалкой бубновой швалью, с вожделением глядевшего на лакомый прилавок и мои спецпорции.
– Нет, есть и без, - ответил Крылов.
– Вон их целая куча. Правда ...
– Он сморщил нос.
– Запах злокачественный.
Груда была значительная. В основном размороженная рыба и маргарин. Двое добровольцев, отворачиваясь и
– Скоропостижные продукты у нас свиньи едят, - сказал Крылов.
Я, не надеясь на удачу, спросил бутылку вина, но мне объяснил смущенный Крылов, что разведанные запасы медспирта пока что невелики и находятся под особым контролем Маргулиса, а погребок, (где много дивных вин) еще не инвентаризирован.
– Да так ловко устроили, что самим нам этот погребок ни за что б не найти, - тараторил Крылов.
– Спасибо, покойник один перед смертью шепнул. Доверительно признался под пытками.
Это сообщение насчет пыток сильно огорчило меня. С этого момента мое настроение стало меняться к худшему. Радость моя на убыль пошла.
Я спросил пустую коробку и принялся перекладывать в нее суточный свой паек.
Некто - в телогрейке поверх зеленой пижамы - протянул через головы очередников обе руки, одну с пистолетом, а другую - с десяткой пик.
– Да ты, Марочкин, прям там с пистолетом и сиди. Еды мы тебе принесем. С караула,- объяснил Крылов.
– Не хочет никому караул сдавать.
– Сижу там с пистолетом, как пес...
Вернувшись к себе и поев паек, я почувствовал некоторое утомление, вызванное, вероятно, чрезмерной едой. Заглянув в зеркало и внимательно осмотрев лицо, я нашел его здравым и - для маркиза моих лет - даже вполне жизнерадостным. Хотя намеки Крылова о применении пыток и омрачали чело.
Маргулис с его линией поведения беспокоил меня. Как излечить его от величия? Как его в этом величии разубедить? Удастся ли ему взять под контроль последствия революции? Это тоже могло быть причиной моего омрачения. Чтобы его развеять, я спустился в парк.
Пока я спускался, до меня дошли слухи, что жертвами собственного ожесточенного сопротивления пали от двадцати пяти до тридцати белых. Хорошо еще, что восстание началось ночью, и часть врачей ночевала в городе. А то бы жертв с обеих сторон было значительно больше.
С нашей стороны пал только Членин, да командарм, как началась заваруха, куда-то бесследно исчез, и больше его и видели. Были, конечно, и кроме них пострадавшие, но не до смерти.
Позже оказалось, что слухи примерно в два раза преувеличены. Павших и пропавших без вести было 13 всего.
Эти достоверные сведения мне сообщил Кравчук.
Пока другие спали или, гоняясь по парку за белыми, ловили и лечили их, он все утро не отходил от Маргулиса, вместе с ним подводил итог и в результате назначен был комендантом Седьмой психиатрической клиники, или как ее стали теперь называть - Территории ?7.
Я встретил его у подъезда - он был весь в коже, портупеях, ремнях, словно комиссар или садомазохист. Упругая упряжь при всяком его движении эротически похрюкивала.
Кстати уж о синекурах. Карательные функции закрепили было за Птицыным, главным образом благодаря беспощадности, с которой он добивал белых, но его слабонервные клетки, его закипающий безумием мозг делали его опасным и для лояльного общества.