Приключения Вернера Хольта. Возвращение
Шрифт:
Хольт откланялся. Эгон проводил его до парадного. Едва Хольт вышел на улицу, как на него обрушилась метель, он сразу продрог и поднял воротник. «И вы живете здесь? — все еще звучали у него в ушах слова Эгона. — И вы живете здесь?»
Мимо него к подъезду прошла девушка. Хольт удержал ее за рукав.
— Да это Ангелика!
Она подошла ближе. Наклонив головку, доверчиво взглянула на Хольта.
— Пойдем со мной в кино! — предложил Хольт.
Она покачала головой.
— Я же вас совсем не знаю!
— Пойдешь со мной — вот и узнаешь!
Она стояла
— Нельзя, — сказала она наконец. — Я должна быть дома к шести, а то бабушка будет сердиться.
— А ты наври что-нибудь, — сказал он. — Ты поёшь в школьном хоре? Скажи, что у тебя спевка!
Она колебалась.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Может, она и поверит!
Ангелика уже хотела юркнуть в парадное, но Хольт удержал ее.
— Постой… А сколько тебе лет?
— Шестнадцать.
— Не врешь?
— Но мне уже исполнилось пятнадцать.
Хольт вдруг задумался. И вы живете здесь? Если там так хорошо, почему же вы приехали сюда? Вы навестите меня в Хоэнхорсте?
— Знаешь что? — сказал он Ангелике. — Оставайся-ка дома. В кино пойдем на будущий год. Если только я еще буду здесь. — И, кивнув ей, он направился к остановке трамвая.
Хоэнхорст находился далеко за городом, в предгорье. Здесь уже по щиколотку лежал снег. Хольт искал дом доктора Бернгарда и среди вилл и в поселке, пока наконец не нашел его в самом конце длинного ряда стандартных домиков. Звонок не действовал, через щели ставен лился колеблющийся, мутный свет. Нет тока. Что его понесло к Кароле? Он уже готов был повернуть обратно. Но затем все же открыл садовую калитку и обошел дом вокруг. Кто-то в доме играл на рояле. В глубине сада, возле сарая, раскачивался на ветру фонарь; может, там легендарный крольчатник доктора Бернгарда? Хольт отворил дверь на веранду. Он шел на звуки рояля.
В гостиной первое, что ему бросилось в глаза, был раскрытый кабинетный рояль; по обе стороны нот в бронзовых подсвечниках горели свечи. Руки Каролы бегали по клавишам; на ней было все то же зеленое, плотно облегающее платье, в котором она казалась еще более хрупкой, еще более одухотворенной. Увидев Хольта, она испуганно оборвала игру и покраснела, однако быстро овладела собой.
— Почему вы перестали играть? — спросил Хольт. — Что это было?
— «Патетическая». Вы меня испугали, теперь у меня, верно, ничего не получится.
Карола со свечой в каждой руке пошла вперед, освещая дорогу. Будто ангел с бронзового канделябра, усмехнулся про себя Хольт. Она повела его в свою комнату.
Хольт огляделся. Здесь, за городом, все будило воспоминания.
— Как у Петера Визе! — сказал он. А Петер Визе напомнил ему Уту: лесная сторожка в Шварцвальде; это далеко, но нет такой цели, которую нельзя достичь. Карола вопросительно взглянула на Хольта. — Петер Визе, знаете, мечтал стать пианистом, — пояснил он. — Он часто играл мне, особенно Шумана.
— А где он сейчас? — спросила она.
— Погиб, — сказал Хольт.
Карола долго стояла у двери молча,
Карола принесла вазу с яблоками, тарелку и фруктовые ножики в подставке. Села на кровать, застланную пестрым покрывалом.
— Жизнь до сих пор меня щадила, — сказала она. — Но и мне пришлось узнать, что значит потерять близкого друга.
Ничего такого не было в ее словах, и Хольт никак не мог понять, почему они все-таки вызывают в нем глухое раздражение.
— Вы расскажете мне о вашем друге? — спросила Карола.
Он покачал головой.
— Вы часто вспоминаете прошлое? — спросила она.
— Я пытался многое забыть, но прошлое преследует нас. А вы мне напомнили годы в Бамберге, мое детство.
— Воспоминания детства — это самое дорогое, что у нас есть, — сказала она, положила ногу на ногу и обхватила руками колено.
— Возможно, — сказал он. — Но не хочу лгать. Я убежал из дому — сперва в Гамбург, а потом на войну. Дома я не мог выдержать. И вот я сейчас спрашиваю себя: а почему, собственно? Но оставим это.
Хольт с самого обеда ничего не ел, он взял яблоко, вытер о рукав и с жадностью впился в него. От яблока остался один черенок. Под ложечкой перестало сосать.
Карола сидела рядом молча. Это его размягчило, настроило на душевный лад.
— После нашей недавней встречи жизнь уже не кажется мне такой беспросветной, — сказал он. — Я ведь не нахожу себе места, все мне чужие.
— И я тоже чужая? — спросила Карола, понизив голос до шепота.
— Да, — резко, почти грубо ответил Хольт. — Когда я слышу, как вы толкуете об осени и садике и о тоске по дальним краям, мне кажется, что вы все эти годы спали. Может, и я когда-то был таким, как вы, может, все это во мне только засыпано, погребено. Вы навели меня на мысль, что, может быть, у меня есть и другой путь.
— Я вас очень хорошо понимаю! — ответила Карола. — Не знаю, почему вы тогда ушли из дому, но я знаю, как это бывает, когда родной очаг становится слишком тесен и тебя неудержимо влечет в дальние края. Вы долго были бездомны, и если вернетесь сейчас в мир вашего детства, то, быть может, все, что вас раньше тяготило, покажется вам великим счастьем.
Она сказала именно то, что ему хотелось услышать, чтобы от мыслей перейти к решениям. Но желание ей возразить было настолько велико, что он встал. Хольт окинул ее оценивающим взглядом; Карола ему нравилась. Пусть слова ее ходульны, но сама она стройная, живая, а Хольт еще не знал, что такое настоящая жизнь. Он засунул руки в карманы и, не спуская с нее глаз, сказал:
— Вам же не безразлично, останусь я или уеду! Так чего же вы представляетесь?
Она потупила глаза. В замешательстве поднялась, чтобы ему посветить. Но он взял у нее из рук свечу и поставил на стол. Не улещивать, не упрашивать, подумал он. Привлек Каролу к себе, заломил ей руки за спину, запрокинул голову и поцеловал.