Приключения Вернера Хольта. Возвращение
Шрифт:
Около трех утра, несмотря на комендантский час, Хольт отправился через лабиринт разбомбленных улиц и переулков на другой конец города, в Менкеберг. Продрогший Феттер ждал у входа в заводоуправление, но он был слишком пьян, чтобы ругаться. Окна конторы в нижнем этаже светились; это, наверно, засиделся Мюллер. Хольт позвонил. Вахтер впустил их. Надо потихоньку пробраться наверх. Хольт подхватил Феттера под локоть. Но Феттер громко топал по ступенькам, да еще запел во всю глотку: «Взревел наш танк…» Хольт в бешенстве ткнул его в спину. В мансарде Феттер, которого донимала икота, начал браниться:
— Ну и мерзкая же дыра… ик!.. дыра здесь
— Если ты сейчас же не заткнешься… — оборвал его Хольт.
— Но послушай! — еле ворочая языком, сказал Феттер, растянулся кряхтя на кровати и тотчас захрапел.
Хольт не ложился. Очень бледный, он сидел на табурете. В это мгновение он нисколько не обманывался на свой счет. Опять его несло по течению. Потом он стоял у окна и видел, как около шести Мюллер пересек заводской двор. Тогда он растолкал Феттера. Тот во что бы то ни стало хотел до следующего утра оставить у него чемоданы. Хольт уступил: днем раньше, днем позже — какое это имело теперь значение? Он незаметно вывел Феттера из дому. Потом по щиколотку в снегу зашагал из Менкеберга за город. Метель утихла, но улицы тонули в молочном тумане. Дорога постепенно поднималась, туман редел, и наверху, на холме, ослепительно сверкнуло солнце. Хольт огляделся. На небе угрожающе клубились свинцовые тучи с рваными краями. Долина, до дальней кромки гор затянутая густым туманом, походила на гигантское озеро, и город с его развалинами, трубами и пустырями канул в нем, будто исчезнув с лица земли. Поля вокруг лежали под снегом. На мертвые и голые тополя вдоль дороги с карканьем опустилась стая ворон. И кроме воронья, куда ни глянь, ничего живого.
Хольт прислонился к стволу тополя. Как ему могло прийти в голову приехать сюда, в русскую зону? Он погнался за мечтой о Гундель. Но мечта о Гундель развеялась, ребяческая мечта о любви. Хольт прижался лицом к холодной коре. С гор ползли новые тучи, скоро опять пойдет снег. Он закрыл глаза и увидел Шнайдерайта, увидел, как этот человек заступает ему дорогу. Большой, беспощадный, он во все вторгается, всюду хочет главенствовать, брать все, что ни приглянется, вот и Гундель тоже. Хольт отогнал эту картину. Повернул обратно в город и зашагал к заводу. Дома он бросился на кровать и уснул.
9
Под вечер фрау Томас разбудила Хольта и передала, что профессор просит его к себе. Еще несколько дней назад Хольт испугался бы такого приглашения. Сейчас ему было все равно. Профессор уже не имел над ним никакой власти. Хольт уедет, и никому его не задержать. Он пересек коридор и постучал.
Едва Хольт переступил порог лаборатории, как профессор по лицу его понял, что мальчик не посчитается ни с кем. Он предложил ему сесть. Растерянный, неряшливый, небритый, под глазами темные круги, ворот френча расстегнут, — мальчик, видно, сбился с пути. Профессор встревожился. Чтобы спокойно все обдумать, он стал перетирать предметные стекла.
Хольт, усевшись, ждал. Он не искал этого разговора, и не ему начинать.
— У меня очень мало времени, — сказал наконец профессор, — я должен ехать с Мюллером и вернусь лишь завтра к обеду. Но прежде мне надо с тобой серьезно поговорить. К сожалению, мне только сегодня сообщили, что ты давно не показываешься в школе. Что ты можешь на это сказать?
— Что могу сказать? — ответил Хольт. — А то, что ты, правда, приказал мне ходить в школу,
Хольт глядел на профессора с вызовом, и тот вынужден был признать, что, заваленный работой и всевозможными обязанностями, уделял слишком мало внимания сыну.
— Хорошо, — спокойно сказал он. — В таком случае после Нового года ты поступишь на работу. А пока что бросишь шалопайничать и займешься делом дома. — Видя, что сын с немым упрямством глядит на него, он продолжал: — Весной открывается здешний университет. От заведования кафедрой мне пришлось отказаться, я слишком занят на заводе, но два раза в неделю буду по два часа читать курс общей гигиены и возьму на себя руководство серологическим институтом. Так что скоро мне понадобятся мои книги, а они до сих пор в ящиках на чердаке вместе с классиками и философскими трудами. Книги надо разобрать и расставить по полкам. Вот тебе и задание до Нового года. Гундель дала согласие в свободное время тебе помогать.
Упомянув о Гундель, профессор коснулся самого больного места… Дала согласие, мысленно повторил Хольт. Значит, ее по крайней мере спросили. А тут отец приказал, и сын изволь подчиняться. Нет уж, пусть отец не обманывается на этот счет!
— Я посмотрю, — ответил он.
Профессор уловил воинственную нотку.
— Учти только, я очень занят, а Гундель одной не справиться с книгами.
Гундель, Гундель! — думал Хольт. Пусть отец оставит Гундель в покое! Гундель его не касается. Не отец, а я нашел Гундель, когда ей было плохо, он тогда забился в нору и пересматривал свои взгляды.
— Не понимаю, чего ты вдруг от меня захотел! — зло сказал Хольт. — До сих пор тебе было в высшей степени на меня наплевать!
Профессор отложил замшу и стекла. Он заслужил этот упрек.
— Оставим прошлое, — искренне и тепло сказал он, — поговорим…
Но Хольт его перебил.
— Да, это ты не прочь, — воскликнул он, уже не сдерживаясь, так взбесило его замечание отца. — Оставить в покое прошлое — это вы все не прочь!
Но Хольт не намерен был оставлять прошлое в покое, нет, и он торопливо, хрипловатым голосом кидал обвинение за обвинением профессору в лицо.
О чем же еще говорить, как не об этом проклятом прошлом, куда Хольт был брошен помимо своей воли и не по своей вине!
— Кто из нас двоих выбирал Гитлера или хотя бы со стороны глядел, как он шел к власти? Не я же! Я тогда еще под стол пешком ходил! Пусть у меня тогда уже обозначалась «тяга к простонародью», но в фашизме и войне я никак не повинен! Меня ткнули в это дерьмо, меня с малых лет — вспомни-ка, вспомни! — пичкали болтовней о воинской доблести и Германии, Германии превыше всего! И кто, скажи, пожалуйста, оставил меня во всем этом дерьме и даже пальцем не пошевельнул, чтобы глаза мне открыть? Ты! Однажды я пришел к тебе за помощью и уехал в еще большем отчаянии…
Тут профессор прервал сына.
— Я тогда сказал тебе правду!
— Сказал! — повторил Хольт. — Швырнул, как швыряют собаке кость! Но швырять мне правду я не позволю и не позволю спихивать на меня разборку твоих книг. Поздно хватились, господин профессор! В свое время тебе, может, и удалось бы сделать из меня послушную собачонку, но тогда господину профессору не следовало рвать семейных уз, тогда господину профессору надо было думать не только о собственной достоуважаемой персоне, а хоть немножко и обо мне, и ты соизволил бы сохранить мне отчий дом…