Приключения Вернера Хольта
Шрифт:
— Это как же? — спросил Хольт.
— Три удара плашмя. При первом ударе старший охотник возглашает: «Это за моего милостивого князя и господина!» При втором: «Это за рыцарей, добрых людей и барских холопов!» А при третьем: «Это во славу благородных охотничьих правил!»
Хольт рассмеялся. Но они так и не решились разделать свою добычу.
— Тебе уже приходилось свежевать оленя? Лучше за это не браться. Давай, оттащим его в кусты. — Они засыпали кровь на опушке и в кустах, а затем повалили молодую елочку и продели ствол в связанные ноги животного.
— Так хорошо, — сказал Гомулка.
— На войне придется таскать ноши и потяжелее, —
Гомулка разжег небольшой костер. Они зажарили сойку на открытом пламени, она была с голубя величиной. Не удовлетворившись таким ужином, они надели зайца на палку и принялись жарить его на медленном огне.
Спустилась ночь. Хольт разостлал плащ-палатку и улегся, прислонясь головой к оленьей туше. Гомулка опустился на корточки рядом и подбрасывал сучья в костер. Капли жира, стекая, шипели в пламени. Между кронами деревьев высыпали звезды.
Хольт смотрел в небо, как той ночью, несколько дней назад, в чужой темной каморке. По правде, я давно ее забыл. Когда я пытаюсь ее вспомнить, передо мной встает другое лицо…
— Ты вот спросил меня… — обратился он к Гомулке. — Тогда в трактире это, честно говоря, произошло помимо моей воли. Я, правда, желал этого, но не так! А иначе поступить не мог, всю жизнь считал бы себя трусом! Я и сейчас не знаю, стыдиться или нет.
Гомулка толстым суком разгребал пламя.
— Раньше мне казалось, что это бывает, как в книгах описывают, — продолжал Хольт. — Любовь и все такое. Как у Новалиса. Ты знаешь, у него есть рассказ… Она — королевская дочь и первая красавица в стране, а он — нищий поэт, живет с отцом в лесу. Отец у него невообразимо ученый — знаешь, вроде мудреца. Певец и королевна тайно любят друг друга. Однажды они гуляли по лесу, вдруг разразилась гроза, и пришлось им укрыться в пещере, где, собственно, все и произошло, от горячей любви, конечно. Принцесса после этого случая побоялась вернуться к отцу в королевский замок и осталась у мудреца и его сына. Король приказывает обшарить всю страну, но тщетно. Проходит год, и молодой поэт приводит беглянку в замок, у нее уже младенец, а поэт сотворил из этой истории песню и поет ее королю. Тот тронут до слез и прощает ослушников. По-моему, повесть чудесная, но в жизни так не бывает.
— Дай-ка сюда соль! — попросил Гомулка. — И часто ты думаешь о таких вещах? — Он снял зайца с вертела, разрезал на части и протянул Хольту кусок дымящегося мяса.
— Интересно, — продолжал Хольт, зубами отрывая мясо от костей, — со всеми ли… идеалами так бывает в жизни, как это случилось с моим Новалисом при первом же столкновении с действительностью? Любовь всегда представлялась мне каким-то торжеством. На самом деле никакого торжества — и даже наоборот. У меня горло сжимается от волнения, когда я слышу по радио воскресный утренник гитлерюгенда. Недавно передавали про молодого добровольца и про опьяняющее чувство самопожертвования, когда отдаешь жизнь за отечество… Или помнишь книжку Зеренсена «Голос предков», Кнак недавно приносил ее в класс: «…пригнувшись, ринуться вперед, с ликующим воплем швырнуть гранату в пулеметное гнездо… и, сраженному пулей, упасть с последней мыслью: „Все для Германии!..“
— Все объедки бросай в огонь, — предупредил его Гомулка. — Не оставляй костей на земле! Пепел мы потом зароем… Так ты, значит, боишься, как бы с войной не получилось того же, что с любовью? Вольцов считает, что в войне поэзии ни на грош. Это та же наука, говорит он, такая же сухая материя, как химия.
— Да, но когда
— Еще какой-то год, и мы сами все узнаем, — сказал Гомулка. Оба товарища растянулись на своих ложах голова к голове.
— Есть многое, о чем ни с кем не поговоришь, — тихо заметил Хольт. — Я раньше думал, что для этого и существуют отцы. С ними можно обо всем толковать.
— Взрослые сами не знают, чего им нужно, — ответил Гомулка. — Сегодня он тебе скажет одно, а завтра другое.
Феттеру не давало покоя их охотничье счастье.
— Как это вам удалось? — спрашивал он уже много дней спустя.
— Очень просто: нажали на курок и поволокли добычу домой, — отвечал Гомулка.
Теперь они три раза в день ели мясо. Вольцов через день поставлял им картофель. Он часами просиживал перед пещерой, погруженный в свои книги, и обдумывал какой-то план, о котором пока никому не говорил ни звука.
Несколько раз он наведывался в отдаленную деревню и возвращался оттуда, накопав молодой картошки. Поля на лесных вырубках охотно посещались черной дичью, но предложение подкараулить там кабана пришлось отвергнуть, так как стрельбу могли услышать в деревне.
У Вольцова был наготове другой план.
— Пора! Нам надо устроить военный совет! Где-то в лесу он наткнулся на уединенный хутор.
— Дом сторожит дворовый пес, его мы, конечно, пристрелим. А затем преспокойно уведем из хлева свинью.
Хольт испугался, зато Феттера это предложенье привело в восторг.
— Свинью? — радовался он. — Настоящую жирную хрюшку?
— Пристрелить собаку — это куда ни шло, — стал доказывать Хольт. — Ну а вдруг нагрянут хозяева!
— Там живут всего-то два старика, — возразил Вольцов. — По-видимому, это лесничество. Они держат двух коров и несколько свиней. Трое из нас заколют свинью и унесут, а двое займутся стариками — не дадут им кричать. А можно и днем выбрать время, когда их дома не будет. У них пшеничное поло на порядочном расстоянии от лесничества. Я там все разнюхал, до мельчайших подробностей.
Хольт слушал и молчал. План Вольцова манил его как увлекательное приключение… И все же… ограбление со взломом и даже вооруженное ограбление… Он сказал веско:
— За это полагается тюрьма. — Земцкий испуганно взглянул на Хольта.
— Какая там тюрьма! — отмахнулся Вольцов. — Не пойман — не вор!
— Это называется реквизиция, — азартно подхватил Феттер. — На войне так уж положено — рек-ви-зировать продовольствие у крестьян. Отец рассказывал, что на Украине наши войска в деревнях выгоняют из дворов весь скот, понимаешь, все поголовье, а не то что одну несчастную свинью, и грузят на машины. Посмей им только слово сказать! Там, где люди сопротивляются, их ставят к стенке.
— Вот видишь, как это делается! — поддержал его Вольцов. — Это будет для нас испытанием нервов и хорошей школой на будущее. Такая предварительная тренировка нам только полезна.
Хольт не мог избавиться от тревожного чувства. Но выйти из повиновения Вольцова? Об этом не могло быть и речи!
— Я, разумеется, пойду с вами, — сказал он. Но он уже думал о том, как избежать неприятных последствий. Он попросту боялся и не таил этого от себя.
— Я залезу на сосну с биноклем и проведу над хутором дневное наблюдение, — услышал он голос Вольцова. — Мы по всем правилам подготовим эту операцию.