Приключения Виоле в Калифорнии и Техасе
Шрифт:
Утром мы простились с нашими друзьями команчами и продолжали путешествие на восток, в компании пяти американцев. Трое из них были уроженцы Виргинии, двое Мериленда. История их была типична для многих из их соотечественников. Трое изучали право, один богословие, один медицину. Не находя приложения для своих знаний дома, они отправились на Запад попытать счастья в Новых Штатах, но тут все было в таком анархическом состоянии, что им не удалось устроиться; тогда они двинулись дальше на запад и, наконец, добрались до Техаса, «страны, возникшей лишь вчера, где можно нажить колоссальное состояние». Однако по прибытии в эту обетованную землю, они вскоре убедились, что здесь им еще труднее сделать карьеру, чем на родине. Юристы узнали, что в Техасе не менее десяти тысяч стряпчих, эмигрировавших
Что касается доктора, то он вскоре нашел, что басня о волке и журавле имела в виду специально врачебную практику в Техасе, так как всякий раз, когда ему случалось вылечить какого-нибудь пациента, он мог считать себя счастливым, что ему удалось избежать удара ножом в виде вознаграждения; а кроме того, каждый визит стоил ему носового платка или портсигара.
Наконец богослову пришлось убедиться, что религия такой товар, который не требуется в новой стране, и что он с одинаковым успехом мог бы предлагать коньки в Вест-Индии или свинину мусульманам.
Во время нашего путешествия через сухие степи эти пятеро искателей Эльдорадо оказались веселыми и неунывающими ребятами. Богослов решил отправиться в Рим и обратить папу, который, по его словам, в конце концов, был добрый старикашка; доктор собирался в Эдинбург в надежде попасть в президенты медицинской коллегии за свое искусство; один из юристов намеревался поступить в законодательный корпус или открыть кабак; другой желал присоединиться к мормонам, находя их «ловкими шельмецами»; а третий подумывал отправиться в Китай с целью научить граждан Небесной Империи пользоваться кентукийскими ружьями и помочь им «сокрушить» англичан. Позднее в Англии меня упрекали в наклонности строить воздушные замки, но в сравнении с проектами янки, ищущих богатства, мои были чисто деловыми расчетами.
ГЛАВА XXIV
Мы вступили теперь в область, подобную той, по которой проезжали во время нашего путешествия, от узко к команчам. Прерия часто пересекалась ущельями, дно которых было совершенно сухо, так что мы не каждый день находили воду, и нередко она оказывалась такой теплой и мутной, что даже наши лошади пили ее с отвращением. Но они имели над нами преимущество, по крайней мере, в отношении еды, так как трава была мягкая и нежная и покрывалась по ночам обильной росой. Мы мечтали угощаться сочными горбами буйволов, которых нам удалось бы убить, но хотя мы находились в самом центре области их пастбищ, нам не попадалось ни одного. Мы не встречали даже ящериц, лягушек и змей. Однажды вечером муки голода дошли до того, что мы жевали табак и лоскутья кожи с целью заглушить их и решили, если завтра нам так же не повезет, бросить жребий и убить одну из лошадей. В этот вечер мы не могли уснуть, и так как роптать было бесполезно, то богослов развлекал нас историей своих техасских приключений, собственно для того, чтобы выкачать из нас лишний воздух, по его выражению. Я передам ее его собственными словами:
— Ехал я как-то по реке Уабаш (Индиана), и, как это случается в девяти случаях из десяти, пароход сел на мель, да так основательно, что не было надежды снять его до следующего половодья. Нечего делать, взял я свою сумку и отправился вброд, прошел двести ярдов по колени в воде и выбрался на отмель, полную гремучих змей и заросшую кустарниками и диким виноградом так густо, что мне пришлось прорубать дорогу ножом. Наконец, я совсем запутался в терновниках и виноградных плетях и решил вернуться к реке и попытаться пройти вдоль отмели к высокому берегу. К несчастью, между мною и берегом оказалась широкая старица, и не прошел я по ней пятидесяти ярдов, как провалился в глубокую яму. Немало труда стоило мне выбраться из нее; и вылез я из нее грязный, как арканзасская свинья, чемодан же мой утонул, хотя был очень легкий, — подтверждение индейской поговорки, утверждающей будто нет такой легкой совести, которая не утонула бы в Уабаше. Ну, да я не особенно горевал об этой потере, так
Выбравшись на твердую почву, я вырезал палку и принялся посвистывать и напевать, чтоб облегчить душу; а вскоре затем увидел ярдов на пятьдесят впереди, у берега, один из тех больших плотов, построенных на манер Ноева ковчега, на которых уабашский фермер перевозит свой груз, женщин и блох, свиней и кур, маис, виски, крыс, овец и краденых негров; в большинстве случаев, впрочем, весь груз краденый, кроме жены и детей, и это именно та часть груза, от которой владелец с удовольствием бы отделался. Но они липнут к нему, как слепни к лошади, когда у него есть спирт, который можно пить, свиньи, за которыми нужно ухаживать, и штаны, которые требуют починки.
Так как плот стоял у самого берега, то я отправился туда. Владельцами его оказались генерал Джон Мейер из Венсенна и его трое сыновей: полковник, капитан и судья. Они дали мне какой-то лоскут, который много лет тому назад был, по-видимому, попоной. Я накрылся этой штукой, пока один из «ребят» развесил мои одежды сушиться, и так как все мое состояние заключалось в бумажнике с тридцатью долларами, то я держал его в руке до вечера, когда, одевшись в сухое платье, получил возможность пользоваться своим карманом. Генерал, угостившись «уабашской водой» (западное название виски), заявил, что я пришелся ему по вкусу, и предложил отвести меня в Нью-Орлеан бесплатно, если я согласен удовлетвориться его домашним столом, то есть свининой четыре раза в сутки, болтушкой из поджаренных отрубей и маисовых зерен, употребляемым повсеместно в штатах под названием кофе, и виски в любом количестве.
Находя эти условия удовлетворительными, я согласился, и генерал сообщил мне о своих планах. Он часто бывал в Техасе; он любил Техас — эту страну свободы, которая ему по душе; и вот он собрал свое добро (он мог бы прибавить: «и чужое также») и едет в Нью-Орлеан с целью продать там свой запас маиса и свиней и на вырученные деньги зажить припеваючи в Техасе. На мой вопрос, что за причина отвратительного запаха, стоявшего в каюте, он объяснил мне, что рядом, в каморке, у него заперта дюжина беглых негров, за поимку которых он получит хорошее вознаграждение.
Плыли мы довольно быстро, и мне не на что было жаловаться, кроме блох, которые кусали меня зверски. Спустя три дня мы вошли в Огайо, и я начинал чувствовать себя счастливцем, так как рассчитывал попасть в Нью-Орлеан через каких-нибудь сорок дней и притом бесплатно. Мы плыли до вечера и остановились на ночлег в трех или четырех милях от соединения Огайо с Миссисипи. В каюте было душно, и палуба была предоставлена в распоряжение свиней — и вот я решил переночевать на берегу, под деревом. Генерал объявил, что это превосходная выдумка, и, осушив с полдюжины кружек «крепкого, очищенного, настоящего Янки №1», мы забрали свои одеяла, отправились на берег, развели огромный костер, подле которого разлеглись генерал, полковник, майор и судья; я не замедлил последовать их примеру, аккуратно свернув и уложив на куст мой сюртук, шляпу и сапоги, так как мне хотелось явиться в Нью-Орлеан в приличном виде; у меня мелькали мысли о богатеньких вдовушках, которые всегда питают пристрастие к духовным особам.
Мои сонные грезы были продолжением моих мыслей. Мне снилось, будто я женился и сделался собственником обширной сахарной плантации. Я лежал в прекрасной мягкой постели, а моя благочестивая супруга шарила по мне своими нежными руками, вероятно, желая узнать, сильно ли бьется мое сердце, и хорошие ли сны я вижу: жаль, что я не проснулся в эту минуту; дело в том, что снившиеся мне руки были руки гостеприимного генерала, разыскивавшие мой бумажник. Но я слишком поздно открыл глаза, — и что же! Спавшие исчезли вместе с лодкой, с моим сюртуком, шляпой и сапогами, и, как я не замедлил убедиться, с моими деньгами. Оглядываясь кругом, я увидел мой пустой бумажник, великодушно оставленный мне человеколюбивым генералом в видах наполнения его новым содержимым, «если мне удастся достать таковое». Я отшвырнул его ногой, и тут бы мне и пропасть, если бы я не услышал, как нельзя более кстати пыхтение, парохода, шедшего вниз по реке.