Приключения женственности
Шрифт:
— Скорее «скорую»! — Из комнаты выскочила немолодая женщина со смешанным выражением радости и озабоченности на сердитом лице.
Поднялась суматоха. Бегали с чайником, с таблетками, с мокрым вафельным полотенцем.
— Анна Кузьминична, это когда-нибудь кончится? — Женин сопровождающий не вытерпел и выудил сухопарую даму из нехорошей комнаты.
— Ах, вы уже здесь? — Второй раз за день Жене удивились. — Извините, Альберт Авдеич, тут у нас небольшой эксцесс.
— Да уж вижу…
— Это больной, очень больной человек. — Сочувственными словами начальница явно хотела убить двух зайцев: продемонстрировать свою гуманность и выгородить себя.
— Вот
Так Альберт Авдеич оценил Женино молчаливое спокойствие. Сам он, казалось, воспринял гневные разоблачительные выкрики без малейшего изумления, как простую констатацию правды, которая никогда ничего не изменит.
Быстро и умело представив Женю, он удалился. Анна Кузьминична, невысокая особа в очках с лицом землистого цвета принялась назойливо хлопотать вокруг нее: усадив за стол только что увезенной в больницу Майковой, сгребла без разбору все ее бумаги и унесла к себе в кабинет, потом при всех стала объяснять Жене, как трудно здесь работать, как она рада молодому пополнению. Во всеуслышание объявила, что поручает новой сотруднице редактировать собрание сочинений Кайсарова. Не веря своему счастью, Женя подняла голову и наткнулась на враждебные взгляды и угрюмое молчание. Все здесь имело двойной смысл, а как понять его — загадка.
Анна Кузьминична еще несколько раз просунула голову в дверь комнаты, где Женя впилась во вступительную статью. Соседи шептались, то слетаясь к одному из столов, то многозначительно выходя в коридор.
Громко, без таинственности обсуждалась только работа корректоров — оказалось, это большой отдел, которым все редакторы были недовольны. Вспоминали довоенную корректорскую. Тогдашний директор был отважным и набрал на службу дам дворянского происхождения, безупречно образованных и, что самое важное, своей честью отвечавших за качество работы. Редакторы тогда бегали к ним советоваться… А нынешние то и дело с важным видом спрашивают друг у друга, можно ли написать так или этак, — и следует элементарный вопрос по стилистике или даже орфографии, который вроде бы не должен возникать перед человеком с высшим гуманитарным образованием.
Оказалось, удивительное случается здесь довольно часто, и удивительное не только для новичка. С совещания вернулся грузный лысеющий редактор, чей стол был напротив Жени. Его только что покарали снижением квартальной премии за книжку стихотворных миниатюр, изданную с большим перерасходом бумаги: директор не поленился, подсчитал, что в ней целых пятнадцать полупустых страниц с двухстрочными стихотворениями. За что на него, директора, кричали в вышестоящей инстанции.
Все непонятно. С одной стороны, разве преступление — отделять совершенно разные миниатюры друг от друга? С другой — зачем вообще издавать этого неостроумного и необразованного стихотворца? И наконец, почему так спокоен наказанный?
Ответ на последний вопрос Женя вскоре получила от дамы с сердитым лицом: Петр Иванович, так звали редактора, участник войны, даже немножко инвалид, и это обеспечивает ему прочное положение в издательстве.
— Нас и уволить могут за идеологическую ошибку, с него же — как с гуся вода. А материальные потери ему автор возместит, мелочиться не будет.
Вечером, когда все уже собрали в стопки корректуры, достали из холодильника добытые на воле продукты, уложили их в авоськи и прозвучал призыв: «Ну, девочки, погребли!» — в комнату влетела испуганная начальница и, причитая: «Кайсаров пришел! Кайсаров пришел!» — потащила Женю за собой.
— Павел
«Да, запихнули в клетку с тигром, да еще и дверь захлопнули», — подумала Женя.
Но этот поджарый, собранный человек с цепким взглядом живых карих глаз — лишь покрасневшие усталые веки выдавали его возраст — бросился на нее не сразу. Сначала решил проэкзаменовать:
— Вы хотя бы читали то, что я написал?
— Да, я все читала.
— Так уж и все? — Голос Кайсарова смягчился.
— Я посмотрела план первого тома и думаю, что он неправильный, странный какой-то. Надо гораздо больше включить ваших рассказов двадцатых годов, которые давно не переиздавались, а ведь они так перекликаются и с вашими новыми вещами, и с самыми авангардными поисками молодых.
— Вы считаете? Знаете, как критики меня за эти рассказы называли? Литературный старьевщик, сочинитель криптограмм, — хитровато улыбнулся Кайсаров. — И вы надеетесь, что их сейчас пропустят?
Это была новая для Жени постановка вопроса.
— Главное, это читателю нужно. Пока их только в Ленинке отыщешь.
— Вы, я смотрю, литературный человек. А мне тут позвонили, говорят, что Кузьминична сунула мое собрание сочинений какой-то девчонке, совершенно некомпетентной. — Кайсаров заговорил с Женей, как со своей. — Я ей такое устроил по телефону! А потом решил все-таки сам посмотреть… — Взгляд мэтра медленно прошел с ног Жени до ее лица и остановился на груди. — Теперь понимаю, что правильно сделал.
— Совсем как в ваших романах, где всегда есть мотив клеветы. Но ведь кончается все хорошо.
Говоря с Кайсаровым, Женя впервые чувствовала себя собой. Провинциальная робость исчезла, она легко находила нужные слова, чего не было ни с университетскими друзьями, не считая Саши, ни с официальными лицами.
— Да, и у нас с вами все будет отлично.
11. ЖИЗНЬ ИЗМЕНИЛАСЬ
Жизнь изменилась.
Это было не увлечение, не любовь, а странная безудержная страсть. Редко встретишь врача, который не только не гнушается, но и с удовольствием выполняет работу медсестры, сиделки, санитарки, нянечки. В редакторской профессии Жене нравилось все — от составления пятилетнего плана до монотонной и совсем не творческой работы по чистке рукописи, когда надо напечатать слово на машинке, аккуратно вырезать его из листа бумаги и вклеить на то место, где Кузьминична жирной синей линией зачеркнула крамольное по ее мнению и наверху, задевая другой текст, поставила знак вопроса. И так пять, десять, сто раз…
Только один человек помогал Жене — секретарь редакции Валерия Петровна. Перед войной она приехала в Москву, чтобы поступить в пединститут, но оглянуться не успела, как оказалась замужем за сыном крупного военачальника. Через несколько дней после полного веселых сюрпризов медового месяца ее арестовали. Если бы это стряслось в ее прежней, нишей и трудовой, жизни, контраст не был бы так мучителен… Следователь попался хороший, объяснил, что это предупреждение свекру. Началась война, быстро дали срок и отправили работать в дом малютки, на Колыму. Освободили в сорок шестом, досрочно — хлопотал свекор, ставший дважды Героем Советского Союза, маршалом. Но вернуться в семью не согласилась — поняла, что за это исторически короткое время пропасть между ней и маршальским сыном стала непреодолимой.