Приключения женственности
Шрифт:
Даже себе Женя не называла имени того, на чей звонок надеялась, а все перебирала и перебирала близких и далеких знакомых, проверила, не сломался ли телефон, правильно ли лежит трубка, и тут же услышала:
— Добрый вечер! Вы меня узнали?
— Да-а… — Женино сердце застучало так, что, наверное, на том конце провода слышно.
— Почему поздно домой пришли? Судя по номеру, в районе «Аэропорта» живете?
— Да… — Успокоиться никак не удавалось.
— А что вы односложно отвечаете? У вас кто-нибудь есть? — В голосе Рахатова послышалась отчужденность.
— Нет,
— Нет сейчас или вообще нет?
— Нет, у меня никого нет.
Конечно, гордиться одиночеством в двадцать шесть лет нечего, можно было увернуться от прямого ответа. Университетская приятельница делилась, как один бард непризнанный, узнав, что она еще ни разу не была близка с мужчиной, велел ей сначала отправиться в люди, а он потом посмотрит. Но Женин собеседник был доволен.
— Вам, наверное, ужинать надо? — Голос явно смягчился.
— Нет, я стараюсь вечером не есть, — опять слишком откровенно ответила Женя.
Еще минуту назад она предвкушала, как сядет в кресло, включит телевизионные новости и будет пить чай с глазированным сырком, добытым в издательском буфете, но сейчас есть совершенно расхотелось.
— Что, худеете? Вот это напрасно. Расскажите, какая вы.
Получилось, что Женя, загипнотизированная вниманием Рахатова, сама дала ему право задавать такие вопросы, сама вручила власть над собой, сама пообещала слушаться. Он теперь все про нее знает, а она про него? Ну, известный поэт, много книг, часто выступает, поклонниц, конечно, уйма. Да, кажется, Аврора, бывшая когда-то его соседкой, намекала, что девицы у него не переводятся. Но я ведь не поклонница, к нему домой никогда не приду. Зачем он говорил, что такие женщины, как Анна Керн, более уникальны, чем Ахматова и Цветаева?
Что из этого выйдет — неизвестно и интересно.
13. НАДО
Надо хотя бы позвонить Саше с Инной, в который раз напоминала себе Женя. Раньше была готова проводить у них все свободное время, Ленечку полюбила, с удовольствием с ним оставалась, когда Нине Александровне и Инне, обеим нужно было уйти из дома. Как они ее жалели, когда она мучилась в Летательных конструкциях! Не на словах, на деле. Даже не предупредив Женю, Нина Александровна разузнала о вакансиях в издательствах и редакциях газет и журналов, выбрала самое лучшее место и принялась искать подходы…
А теперь, когда все более или менее наладилось, исчезаю? Неужели я как все — такая же примитивная эгоистка? И тут Женя поняла, что просто боится отойти от телефона. Рахатов может позвонить или не позвонить в любое время, а ему известны два номера — рабочий и домашний. Сначала это было новой, необычной, затягивающей игрой, а потом она почувствовала, что без ежедневных разговоров уже не может обойтись. Почему? Он умеет ласкать словом, — признавалась себе Женя, оправдывая свою добровольную зависимость.
Но сегодня Рахатов уехал в Свердловск, выступать. Первый день разлуки всегда самый тяжелый, и она оторвала себя от телефона.
— Тебе повезло, нам на один день «Метрополь» дали
Саша усадил Женю на толстый ковер рядом с неправдоподобно огромной, неудобной книгой — только что изготовленным в нескольких экземплярах альманахом «Метрополь». В оглавлении — любимые авторы: Аксенов, Искандер, Битов, Высоцкий…
— Хотя бы на ночь дайте, — поклянчила Женя. — Вам это развлечение, а мне для работы нужно. Сегодня как раз шум был страшный. Валерия в чистых листах обнаружила посвящение Аксенову.
— Ну и что, листы ведь от этого не стали грязными, — то ли пошутил, то ли и вправду не понял Саша.
— Да чистые листы — это уже готовая книга, только не сброшюрованная. Наконец ясно стало, зачем их читать заставляют. Ведь сколько опечаток находила, все скрывали — исправлять-то уже поздно, весь тираж отпечатан. А из-за политики могут и выдирку сделать.
— И кого же выдерут? — Саша не ждал ответа. — Выходит, твоя Валерия на Аксенова настучала? А ты говорила, что она сидела…
— Я сама была поражена. Сложный она человек. Столько в ней разного намешано, и хорошего, и плохого. Сегодня-то она в героинях ходит. Главный редактор в знак благодарности за проявленную бдительность руку пожал.
— Господи, ну и нравы у вас! Ни за что не пойду служить! Ты, Сашка, даже не надейся! — Инна возмущенно тряхнула головой, и тюрбан, сооруженный из алого махрового полотенца, раскрутился, мокрые волосы рассыпались по лицу. — Даме руку — целуют. — Она опустила голову вниз и, пряча рыжие пряди под тюрбан, добавила: — Хотя, конечно, все с ног на голову поставлено. Нелепо за такое — руку целовать. Тут без партийного рукопожатия не обойтись.
— И никто ее не осудил, даже в коридоре, между собой. — Женя спешила выговориться.
Она совсем не была уверена, что издательские дела так уж всем интересны, просто нужно было освободиться, назвать безумие не ведомственными профессионализмами, а нормальными словами. Чтобы не разучиться думать и воспринимать все по-человечески.
— Кузьминична на каждой летучке твердит: «Текстологию я вам всегда прощу, а идеологию — никогда», — имея весьма смутное представление о том, что такое текстология. И какую «идеологию» не простит — сама толком не знает. Ни определения, ни списка, действительного на год, на месяц или хотя бы на текущую неделю, никто дать не может. Не только потому, что все меняется. Невозможно быть в курсе того, чего нельзя, потому что именно «чего нельзя» и есть самый главный секрет.
Саша прекрасно знал таких теток и сам мог многое рассказать о них, да только ничего существенно нового его бы истории не открыли. Он подошел к пианино, долго рылся в нотах, сваленных кучей на верхней крышке, ничего не выбрал и одной рукой стал перебирать клавиши. Мелодия из «Травиаты», которая всегда отрывала Женю от житейских пустяков, была сейчас тайным знаком Сашиного неодобренья, но Женя не сумела остановиться.
— Выпустили роман Гончарова «Обрыв» с обрывом, без последнего абзаца — ничего, не трагедия, отправили тираж на Дальний Восток, и дело с концом! У Авроры в повести Паустовского целая страница пропущена — а, ерунда, кто это сейчас заметит! А…