Приключения знаменитых первопроходцев. Азия
Шрифт:
— О-Хана! — ответил он ей с укором.
Но раскрасневшийся ребенок был уже перед нами.
— Вот она! — сказала она, протягивая моему другу шкатулку, которая ему приглянулась. — Возьмите.
— Сколько, моя крошка?
— Не знаю, но мне кажется, что предложенная вами цена вполне справедлива, я в этом убеждена.
Сконфуженный Марсель колебался.
— Возьмите же, — настаивала она, — это для вашей сестры.
Видя наше изумление, старик сказал:
— Торг окончен, не смущайтесь! О-Хана так захотела: это моя дочь, отрада моей старости, она приказывает — я подчиняюсь.
Когда же
… На следующий день новый визит в магазин Митани; подойдя ко входу, двое неразлучных, прозванных офицерами корабля «японскими братьями», увидели очаровательную О-Хану, принаряженную, с чисто детской грацией выставляющую на витрине, перед изумленными взорами нескольких вновь прибывших иностранцев, сокровища своего магазина.
— Отец! — крикнула она торговцу, едва заметив нас, — вот и вчерашние иностранцы.
А затем с очаровательной улыбкой добавила:
— Конничи ва, идзин-сан. (Здравствуйте, господа иностранцы.)
Старик, занятый, несомненно, проверкой вчерашних счетов, поднял голову, взглянул на нас с хмурым видом через широкие очки, слегка кивнул и принялся за прерванную работу. Марсель остановился как вкопанный, почувствовав, что если в лице мадемуазель О-Ханы он имеет союзника, то для хозяина дома он стал заклятым врагом.
О-Хана, задумчивая и рассеянная, невпопад отвечала на вопросы покупателей. Нервные, порывистые движения свидетельствовали о ее плохом настроении; тревожный взгляд ее черных глаз пробежал по невозмутимому лицу старика и, подернувшись легким налетом печали, остановился на моем друге. Внезапно, возмущенная, очевидно, молчанием отца, девчушка быстро подошла к нам и, взяв нас за руки, подвела к старику.
— Гомен насаймоши, — сказала она. — Простите меня, прошу вас — присядьте, пожалуйста, и немного подождите.
Затем, позвав мать:
— Окка-сан! Окка-сан! (Мама! Мама!) Принесите чай.
За это время любители редких безделушек, обойденные вниманием, ушли.
— Саёнара! (До свидания!) — весело сказала девчушка. — Это англичане; для них у моего отца нет ничего интересного.
Послушная матушка примчалась на зов дочери: держа в одной руке кукольный чайник, принятый у японцев, другой она передала нам с низким поклоном крошечную чашечку на легком подносе из рисовой соломки.
Японские дома, подлинные шедевры столярного искусства, отличаются поразительной чистотой; драпировки сделаны из красивой бумаги, наклеенной на белоснежную деревянную раму; пол, покрытый циновками, толщиной в семь-восемь сантиметров, подогнанных друг к другу и называемых “татами”, представляет собой мягкий, нежный ковер, на который никто никогда не ступит в уличной обуви. В домах, посещаемых иностранцами, татами заменяют фантастически чистыми тонкими досками, которые моют и вытирают каждое утро. В комнате есть особое место, поднятое сантиметров на тридцать — тридцать пять над полом, на котором татами укладываются симметрично в ряд, занимая площадь в три-четыре квадратных метра. Там, вокруг «чибачи», небольшой жаровни, от которой прикуривают трубки и на которой постоянно греется вода для заварки чая, собираются члены семьи, соседи и друзья, ибо японцы проводят там время до заката солнца. Туда-то и провела нас, взяв за руки, О-Хана, подчеркнув этим, что хотела бы считать
Мы поблагодарили Окка-сан, отведали изумительного ароматного напитка, приготовленного ею, сделали ей комплимент по поводу любезности ее дочери, и я заявил главе семьи, что, посетив все магазины на улице Бентен, не нашел ни одного, равного его магазину.
Все казались довольными, но следы недоверия все еще читались на лице старого торговца.
— Покажите-ка нам ваш товар, — добавил я, — я хотел бы прямо сейчас купить партию безделушек, причем цену вы назначите сами, и я куплю все, не торгуясь.
Это заявление окончательно разгладило морщины на лице скупердяя, и он принялся демонстрировать нам свои сокровища.
Стоя на коленях перед чибачи и протянув руки к углям, покрытым золой, О-Хана рассеянно следила за нами. Отец, встав на табурет, передавал мне предметы, на которые я указывал пальцем. Я ставил их на татами рядом с девушкой; несколько раз она взглянула довольно внимательно на предмет, который я только что принес и отставил в сторону. Когда первый отбор был закончен, я понял, что от доброй половины придется отказаться, если я не хочу остаться без единого франка в кармане; вдруг, пока ее отец был в другом конце магазина, О-Хана указала мне на два-три серьезных дефекта, которых я не заметил, и быстро вытащила забракованные безделушки из уже отобранных мною.
— Коре ва мина икува? — спросил я старика. — Сколько за все?
Он водрузил на нос свои огромные очки и бросил взгляд на часть своего художественного товара, с которой собирался расстаться.
— Ток сан! — воскликнул он. — Здесь очень много.
Затем, взяв счетный инструмент, называемый “совобан”, которым пользуются все японцы, он на несколько минут погрузился, судя по выражению лица, в сложные подсчеты; наконец, положив счеты, он несколько раз провел рукой по седеющим волосам, испустил пару горестных вздохов, как-то затравленно взглянул на дочь и затем, как бы говоря “ладно, где наше не пропадало!” сквозь зубы процедил цену, которую я не понял.
— Ёросий! — радостно воскликнула девчушка, хлопая в ладоши, — прекрасно! Договорились: тридцать пять “рио”, два “бу” с четвертью… (около 173 франков).
Я подумал, что она хочет повторить вчерашнюю сцену; я уже собирался возразить, когда старый торговец объявил совершенно серьезно:
— Послушайте, О-Хана может говорить, что ей заблагорассудится, но я не сбавлю больше ни “темпо” (чуть меньше одного су).
Тогда я понял, что он назвал самую низкую цену, а дочь просто поймала его на слове.
С этого момента все более или менее значительные покупки мы делали с Марселем только здесь. Если отец О-Ханы не мог предложить нам то, что было нужно, он покупал это у своих собратьев по вполне разумным ценам. С тех пор мы стали друзьями дома. Особенно Марсель, более юный и более непосредственный, он был в полном восторге. Не проходило дня, чтобы он не проводил несколько часов в беседе с этими добрыми людьми.
— Почему вас не было вчера? — спрашивала его О-Хана, если ему случалось пропустить какой-нибудь день. — Я скучала весь вечер, и ночь мне показалась бесконечной. Вы же обещали научить меня говорить по-французски и рассказать обо всем, что происходит в вашей прекрасной стране; я жду.