Прикосновение к идолам

Катанян Василий Васильевич

— Ну слушай. Мей Вест. В ноябре восьмидесятого.

— Как?! Умерла? Уже?

— Ничего себе «уже». Ей было 87 года.

— Ну тогда ладно. Давай дальше.

— Винсент Корда, художник. В январе.

— Какое счастье! Ты меня просто выручила.

— Мери Пикфорд — в мае.

— Как, еще раз? Она один раз уже умерла.

— Не может быть такого, японцы бы знали. Наверно, ты это читала в «Советском экране» и думаешь, что это второй раз.

— Вполне возможно. Давай дальше.

— В ноябре скончалась Мерл Оберон.

— Какое счастье! Ну, Инка, какое счастье. Без тебя я бы этого никогда не узнала.

— Луис

Майльстон, в сентябре. Неля, аплодируя: — Это прекрасно!

— Теперь так: Питер Селлерс, в июле.

— Замечательно! Ты меня просто спасла. Спасибо, спасибо! Расскажу Витику и Машке, они обрадуются.

— Марион Вике, в декабре.

— Это — пожалуйста. Она не из нашего словаря.

— Лолли Мормони, в мае.

— Жизнь есть жизнь. Но все равно я рада.

— Пиши дальше: Лилиан Росс. Два «с».

— Два или три «с» — это никого не интересует. Важно, что она скончалась. Как хорошо, что я к вам пришла!

— Знаешь, Нелька, их тут очень много…

— Читай всех, никого не пропускай, не лишай меня этой радости. Чудесно! Я просто купаюсь в этих сведениях. Но у меня кончилась бумага да и домой пора, Витька, наверно, не может понять, чем это я тут так увлеклась. Бегу! До следующего раза. Целую!

1985

Позавчера, как всегда, когда в Москве Международный фестиваль, Инна устроила завтрак для японских кинематографистов. И, конечно, была Кавакита-сан, президент японской синематеки, которая очень доброжелательно относится к Инниным японским штудиям. Среди пришедших я увидел древнего сморщенного старикашку с палочкой, которого забыли в коридоре:

«Инна, что делать с этим сморчком? — Да ты что?! Это знаменитый Тэйноскэ Кинугаса! Звезда немого кино! Он играл женские роли и снялся в роли Катюши Масловой в экранизации «Воскресения» в 1916 году. Посади его на почетное место рядом с Кавакита-сан». Бывает же такое!

Поскольку я ничего по-ихнему не понимаю, то занимался обслуживанием — менял тарелки, подавал капусту с сухарями, отваривал вареники, которые гости встретили с восторгом. Маленькая нация, а прожорливая… После кофе я присел где-то сбоку, перевести дух. «Да, надо же и кухонному мужику отдохнуть», — верно подумали гости. И вдруг я слышу в разговоре имя Робсона. Оказалось, что госпожа Кавакита разыскивает для синематеки картину о Поле Робсоне, но не знает, где она создана и как ее найти. Она, мол, искала ее только что в Праге. Но ее там нет.

— Позвольте! Зачем же вы ее искали в Праге? — спрашиваю я, поднимаясь и вытирая руки фартуком. — Это же моя картина, я все могу вам рассказать. И искать ее не надо — она хранится в Красногорском архиве.

И все очень удивились и смеялись. Небось подумали, как советские кинокритики живут шикарно — у них кухонный мужик не только вареники лепит, но и фильмы снимает. «Вот какой был случай», как писал Зощенко.

1986

Рина Зеленая устроила обед, кроме нас были Зяма Гердт и Зяма Паперный, с женами. Гердт сказал: «Зямство обедает», а Паперный рассказал, что встретил в Переделкино знакомого поэта и заметил ему, что он недостойно написал об одной женщине.

— Но я написал о ней только раз, а теперь все перепечатывают.

— Да, Раскольников тоже убил старушку всего лишь раз…

1987

В связи со съемками фильма

об Ахматовой, в Ленинграде созвонился с Л. Гумилевым и договорился о встрече. Живет он с женою на Большой Московской.

Лев Николаевич небольшого роста, плотный, удивительно похож на Ахматову в старости. Что-то восточное в лице, особенно когда улыбается или смеется. Его прабабка — татарка: «Мне от бабушки татарки были редкостью подарки»…

— Вы не против, если мы посидим на кухне? Я много курю, а жена не любит, когда в комнате дым.

Сидим на кухне, приходит Наталья Викторовна. Она художница, оформляет книги. Говорим о нужных мне фото. Появляется женщина с чайником, потом парень в майке и шлепанцах — как персонажи пьесы. Гремит мусорное ведро.

Лев Николаевич беспрерывно курит, он лукаво улыбается и говорит с отдышкой: «Вы думаете, это наша квартира? Ничего подобного. Коммуналка. Но мы довольны, по крайней мере знаем, кто именно за нами следит. И сосед всегда достанет бутылку, не надо стоять в очереди. Вообще, публика приятная. Хотите, зайдем в комнату?»

Комната большая и высокая, о двух окнах. Три больших стола — обеденный, его письменный и ее рабочий. Много книг, три портрета Николая Гумилева и небольшой барельеф Ахматовой. Под стеклом на столе фотография Гумилева-мальчика с бабушкой и матерью, снятая в Мраморном дворце, где Анна Андреевна жила в начале двадцатых.

Открываем коробки из-под обуви, в них фотографии, мы отбираем нужные. Среди них тюремные, с номерами на груди, которых я никогда не видел и они впервые будут показаны в нашем фильме.

Молоденький наш оператор, Юра Сосницкий, наивно спросил:

— Что же вам инкриминировали, Лев Николаевич?

— Что! Тогда было два обвинения. Те, кто выезжали за границу были шпионами, кто нет — террористами. Я был террористом.

И он хрипло засмеялся.

— А-а-а, скажите… вас следователи… это… ну, били?

— Вот так. С восьми вечера и до восьми утра. Несколько месяцев подряд.

Лев Николаевич размахнулся и показал удар…

1990

Уже неделю, как вернулись из Италии от графини Мариолины Мардзотто «усталые, но довольные». Перед отъездом ужинали с нею в старинном палаццо в Венеции. Столовая темного дуба, фамильное серебро, лакей в белых перчатках обносит нарядных гостей. Тут же две огромные породистые собаки.

— Боже, чем это так упоительно запахло? — плотоядно поинтересовалась Инна, предчувствуя перемену блюд.

На что Мариолина, поливая спаржу соусом, ответила со всей присущей ей прямотой:

— Это собаки напердели.

И дала знак лакею налить белого вина.

1991

…Вторые сутки не спим. Как выгляну в окно и увижу баррикаду и танк на той стороне Москва-реки, так начинает болеть сердце. Сегодня наделали бутербродов из бородинского хлеба с маслом, налили в термоса кофе и пошли через мост к Белому дому кормить защитников. Матушка и батюшка Кураж. Кормильцы. Пришли, а они спрашивают: У вас растворимый или натуральный кофе? — Натуральный, не извольте сомневаться. — Ну, тогда наливайте, спасибо. Ну, думаю, не так плохо дело и приободрился. И пока Инна им наливала, я увидел, что кто-то принес бутерброды с натуральной ветчиной, которой я и вкус забыл. В суматохе меня ими угостили, за что мне потом и досталось от Инны с ее щепетильностью.