Прикованная
Шрифт:
Пыльно и тихо. Я лежу, затаившись, ожидая, что вот-вот оживут динамики и голос Владимира скажет: «Мама, ты где?» И я, сделав вид, что просто ищу тапочки под кроватью, вынырну наружу. Он всегда так шутливо спрашивает, словно играет в прятки, если теряет меня из виду. А потом приезжает, перенастраивает камеры так, что за пару лет слепых зон в моём подвале не осталось.
Но динамики хранят молчание. Иногда я слышу щелчок – он то включается, то отключается, и это всегда произвольно.
Лёжа
Щелчок. Он отключился, так ничего и не заметив?
Я разглядываю деревяшки, держащие матрас у меня над головой, где-то внутри распускаются и ослабевают стальные нити, скрученные в тугой узел. Он окликнет меня скоро, совсем скоро… я жду, но динамики молчат. Мне хорошо в пыльной невесомости подкроватья, словно это совершенно отдельный мир.
Через несколько минут я настолько расслабляюсь, что начинаю засыпать и тут же одёргиваю себя – нет, нет, нет! Неужели он ничего не заметил? Может быть, я положила книгу поверх кота под таким углом, что игрушку не видно и ему кажется, что я читаю книгу? Сонливость как рукой сняло, и мозг начинает лихорадочно работать, пытаясь проанализировать ситуацию. Неужели такое возможно? Это неожиданный и чудесный подарок!
Очень медленно и аккуратно, прикрываясь свесившимся покрывалом, я выглядываю, пытаясь запомнить, как именно расположена игрушка и где находится книга, потом так же, прикрываясь покрывалом, я тихо заползаю обратно и ложусь в кровать под одеяло.
Неужели он ничего не заметил? Или заметил, но ничего не говорит?
– Говорю тебе: я больше не могу, мам. – Кира вошла в гостиную и рухнула на диван. – Я правда больше не могу.
Елена посмотрела отстранённо:
– Рановато у тебя токсикоз начинается.
Она сидела за компьютером, изучая истории болезни пациентов, и строила планы на завтра. Три операции – и все по удалению молочных желез. «Сивко, Бутыркина, Лотова. Да, Лотова… – Елена задумалась. – Симпатичный парень этот Вадим Лотов, настойчивый, но не наглый».
– Мам… мам…
Елена включилась в реальность, глянув на дочь:
– Скажи ещё раз, я прослушала.
Она посмотрела на тоненькую фигурку Киры – она скоро округлится, распухнут щиколотки, раздадутся бёдра, нальются груди. Она больше никогда уже не будет её «маленькой девочкой». Младенцы, младенцы, младенцы… зачем этому миру столько младенцев?
– Может, выпить что-нибудь от этой тошноты? – Кира, скрючившись, лежала на диване.
Елена едва не сказала, что пить нужно было противозачаточные, но промолчала, глядя в страдающие глаза дочери.
– Б-шесть, – она смягчилась,
– А что – сейчас ещё не совсем? – Кирин голос был слабый. – Каждое утро так и почти каждый вечер.
– Ну, утро, – хмыкнула Елена и плотнее укуталась в плед. – Утро – это ерунда.
– И вечер, – Кира глянула в темень за окном, – и днём тоже бывает.
– Пока всё в пределах нормы, – Елена уставилась в компьютер, – тебе нужно жидкости больше. Выпей чаю с лимоном. Горячего.
– Ладно. – Кира сползла с дивана, встала, обернулась и зло добавила: – Опять пациенты твои.
Елена отмахнулась, она любила свою работу и знала, что дочь не любит её за то, что она любит свою работу.
Так было всегда с тех пор, как она поняла, что замужем за медициной, и родила Киру лишь потому, что долго не знала, что делать со своей внезапной беременностью, пока не стало поздно, а потом – слишком поздно.
Глава 2
Поздно думать о сделанном… но мысли всё равно перескакивают с одной на другую: от радости к ужасу.
Я подхожу к окну – напротив глаз трава. Лето только началось, и сегодня солнечно. Одно из окон выходит во двор, и я вижу автоматически открывающиеся ворота и щель под ними – полосу неба. В этой щели на короткое время и только летом видно закатное солнце. Я стараюсь не пропускать этот миг. Смотреть на закат, словно прикасаться к свободе, которую щедро дарит небо живущим. Только не мне.
– Что ты делаешь, мама? – Его голос долетает из динамиков.
– Жду тебя, милый, – усилием воли заставляю себя отойти от окна.
Он не знает, что я могу видеть закат, эту тайну я храню для себя.
– Когда ты приедешь? Скоро? Я соскучилась! – Поначалу мне было странно разговаривать с пустотой, но я привыкла. Как и ко всему остальному.
– Скоро, – он никогда не обозначает точного времени, – привезу тебе варенья, малинового. Уже купил.
– Ты знаешь, чем меня порадовать! Спасибо! – оскаливаюсь в улыбке.
Не верь себе, не верь себе, не верь себе!
Я повторяю это каждый раз, потому что, когда постоянно проговариваешь одно и то же, начинаешь этому верить. И забываешь, как есть на самом деле.
– И ещё у меня для тебя сюрприз, мам! Пока это тайна, но обещаю – тебе понравится! – Его голос интригующий, тон приподнятый.
Чтоб ты сдох, тварь, вместе со своими сюрпризами!
– Ох как интересно, мой дорогой сыночек, – стискиваю зубы.