Прильпе земли душа моя

Горбаневская Наталья Евгеньевна

«Господи Исусе, Пресвятая Богородица…»

Господи Исусе, Пресвятая Богородица,что за народец от нас народится?Как свернутый в трубочку листок смородины,гонимый ветром через колдобины,через овраги и буераки,где подвывают одни собаки.Что за народец, что за отечествои что за новое человечество?Как перестоявшая, запрошлогодняя,верба виленская, богоугодная,верба раскрашенная, верба сухая,песок лепестков на меня осыпая…

«А ты вообрази…»

А

ты вообрази,что там, на тех высотах,прислушаются, кто такрасплакался в грязи.Вообрази, что там,на тех высотах звездныхтот плач – и хлеб и воздухбесслезным существам.Но не воображай,что все снято и свято,что тут и вся расплатапод смертный урожай.

«Не лань и не олень, даже не тень оленя…»

Не лань и не олень, даже не тень оленя,даже не гончей тень, летящей сверх полей,над вымерзшей стерней, сквозь мертвые селенья,да по-над ельником. Не тень ее, не лай,не голос, и ничей не голос – ни животныйистошный смертный крик, ни залп, ни ловчих клик,ни нечленораздельный и немотныймой вой. Молчишь – молчи. Как ликстоликий с образов ни слова не проронит,стоустый не вздохнет, стоглазый не прольетста слёз, и в темный лес ста голосов погонине вышлет, и в поля ни пули не пошлет.

«Умереть – это вывернуть глобус и жить на изнанке…»

Умереть – это вывернуть глобус и жить на изнанке,это стать антиподами пода земного и чада,это больше не каяться и закоснеть в несознанке,и забыть различать, кто сестра, и любовник, и чадо.Умереть – это просто как спичка, летящая с моста,уплывает в Атлантику, хоть бы упала в Вилейку…Кто не умер, еще не умеет, и всё понимает непросто,и подносит ко рту то дырявый стакан, то худую жалейку.

«О тяжесть безвоздушного паренья…»

О тяжесть безвоздушного паренья,о легкость угасающего плеска.У райских врат мы обрастаем в перья,дрожит свеча, трепещет занавеска.О радуга дождливого терпенья,о наледь на тропинке перелеска.У райских врат мы отрясаем перья,парит полуизмятая повесткана Страшный суд, замри у райских врат,у райского блаженства на пороге,здесь долги сроки, колки проволоки,как проволкой опутанный стократУральских гор заворожённый клад —легкое перышко в завьюженной берлоге.

«Смотри, сегодня Сена – серо…»

Смотри, сегодня Сена – серо-буро-зеленая, а я,иссиня-бледная, весеннегляжусь в течение ея.Когда нехватка витаминовдрожит в слабеющей скулеулыбочкой псевдоневинной,скользящей ангельскою миной,едва заметной, еле видной,землисто-бледной половинойЦарства Господня на земле,тогда уткни и лоб, и плечив перила Нового моста,не отразясь ни в том, что плещетпод ним, ни в том, что так трепещетнад

нами, там, где ловчий кречетпростор сурового холстарвет с треском. Поклянись немногим,своим имуществом убогим,своим истертым кошельком,полуразвеянной подушкой,полупровальной раскладушкой,затоптанным половиком,но поклянись, что этот деньв жемчужной сырости февральской,как свою собственную тень,до самой подворотни райскойты донесешь, до тех сеней,до той ни в свет, ни в цвет прихожей,куда одни лишь души вхожи,одни, не только что без кожии глаз, но даже без теней.

«Раствори же заснеженные веки…»

Раствори же заснеженные векив восходящем сиянии дня,глянь-ка, около калиткиперехожие каликистих о Божьем человекезавели, веригами звеня.Ты не слушай, не прислушайся – услышь,натекла в сенях седая лужа с лыж,не в пол-уха, в полуужасе, не в полу-глухоте, прижав другое плотно к полу.Переливчато накрапывает с крыш,та и оттепель теплее, что не в пору,ты не слушай, не прислушайся – услышьхрипло-сладкий скрип лыжни по косогору.

«Господи Боже мой…»

Господи Боже мой,Свете во мгле!Мокрого крошевав черном стекле,мокрого месивапод колесом,оклика бесьегов некрепкий сон,марева дымногоот сигарет,друга единого,коего нет,зверя столицегоименем Труд —дай нам сторицею,пока мы тут.

«Пламя тысячи свечей…»

Пламя тысячи свечейопрокинуто в ручей,и ручейная Мадоннаулыбается бездомнопо дороге в Вифлеем,обхватив живот руками,воск шипит, вода кругами,вем ли, Он ли, иль не вем,но, лелеемая плотьпод лилейным шелком мышцы,крепкой ножкой бьет Господь,свечку надвое сломившив прислонившейся руке,отразившейся в реке,в море, в океане, в небе,в белой соли, в черном хлебе.

«Плавленое золото дождя под фонарем…»

Плавленое золото дождя под фонарем,явленное торжество листвы запрошлогодней,волглой и слежавшейся, но этим январемвеемой по сквознякам околицы Господней.Давняя стремительность подкидывает вверх,сдавленная диафрагма щелкает наружу,видимо, обыденный, непраздничный четвергвысвободил из подвала скованную душу.Ставнями прихлопнешь только ящерицын хвост,черенок надламывая, не удержишь силойтенью раскружившийся вдоль тротуара лист.…И становится оставленность почти что выносимой.